Федор Шахмагонов - Из жизни полковника Дубровина

Ознакомительная версия.

Я еще раз огляделся. Несколько плетеных кресел. Столик с журналами и газетами. Приметил гвоздик в бревенчатой стене. Снял шляпу и повесил ее на гвоздик.

Представляю себе волнение Василия, я подал знак - "не брать".

Да, да! Именно "не брать". Ситуация для ареста явно не созрела. Такой господин по пустякам сюда не приехал бы. Не убивать же Шкаликова он сюда ехал. Это для него мелочь!

- Жарко! - сказал я. - Парит...

Вытер носовым платком пот на лице.

Вышла экономка и объявила мне:

- Доктор вас примет... Ваша очередь последняя...

Время, однако, шло...

В кабинете уже была пациентка. Мы остались с Сальге вдвоем. Он молчал. Я сидел в кресле, не глядя на него, но кожей лица чувствовал его присутствие, каждый его жест.

Время шло...

Прошел наконец и он в кабинет. На веранде он оставил портфель и трость.

Я поглядывал на окно, терпеливо ждал. Разговор у них не короток, стало быть, но существу...

Я смотрел на рассаженные деревья.

Особенно приглянулась мне серебристая елочка. Ее посадили в двух шагах от веранды. Растут они медленно.

Достигла она макушкой карниза. Самая ее прекрасная пора, расцвет всей красы. Распушилась каждая ее ветка.

Шаги за дверью, дверь раскрылась, вышел Сальге.

Я встал.

Из-за двери раздался голос:

- Пожалуйста!

Сальге раскланялся со мной, обнажив ослепительные зубы, улыбнулся он только ртом, глаза смотрели пронизывающе и холодно.

А что, если?.. Я задумался, входя в кабинет. Что-то интересное показалось мне в мелькнувшей мысли. Ну, конечно же!

Когда я вошел в кабинет, Раскольцев сидел за столом, что-то записывая в тетрадь посещения больных. Не поднимая головы,он сказал:

- Садитесь!

Я сел на стул, поставленный сбоку стола для пациентов. Он поставил точку в конце фразы, поднял на меня глаза.

Обычно говорят, что глаза - это зеркало души. Но это действительно только в том случае, если у человека открытая душа. У Раскольцева глаза серые. Серый цвет обманчивый, хотя и немного у него оттенков. Словно бы туман у него в глазах, словно бы дым, и ничего сквозь не видно. Спокоен и ровен. Профессиональные вопросы, профессиональные жесты...

Он высок и барствен. Совершенно не обязательно, что он и в жизни барин. Он барствен по натуре, но скрытому чувству превосходства над другими, красив, хотя и немолод.

- Имя, возраст!

Перо зависло над бумагой.

То, что мелькнуло при входе в кабинет лишь проблеском, теперь окрепло в решение.

- Дубровин Никита Алексеевич!

Он записал.

- Возраст?

- Пятьдесят шесть лет...

- Работаете?

- Работаю...

- Профессия?

- Полковник...

- Военнослужащий? В штатском?

- По характеру службы приходится в штатском...

Здесь бы ему и споткнуться, если бы его мысли в эту минуту работали в определенном направлении. Но его внимание скользнуло мимо моей оговорки о "штатском".

- Курите?

- Трубку, доктор!

- Не глядя, сразу говорю, курить бросайте! Ничего не знаю! Если хотите у меня лечиться - сразу бросайте!

Ночные работы? Нервы?

- Сейчас какие там нервы? И ночных работ нет! Все было, доктор... и по полторы пачки курил за ночь... Во время войны досталось!

- Всем, кто воевал, досталось! Ранения были?

- Ранений не было, но работа была сложной...

Потихоньку я его выводил на главный вопрос, выводил на свою новую задумку. Он взглянул на меня из-под очков.

- Что-нибудь было особенным в вашей работе, что могло повлиять на ваше здоровье?

- Наверное... Начало войны, доктор, я встретил в Германии...

- Простите! Это по какой же линии?

- По нашей, доктор! На нелегальном положении.

- Зачем вы мне это говорите?

Ого! Легко и свободно, без усилия он принимает вызов!

- Это уже давно не тайна, доктор! Теперь попутно я занимаюсь историей... А вот там, наверное, и закладывалась моя болезнь...

- Там это могло быть! Там все могло быть! Страшная страна! Я тоже был во время войны в Германии. В плену!

- Сочувствую вам, доктор! Досталось, наверное?

- Кто вас ко мне рекомендовал?

Я назвал ему имя его давнего пациента.

- Ложитесь! - приказал он.

Я снял пиджак, рубашку и лег. К синие прикоснулся холодком ободка стетоскоп.

Выслушивал он внимательно, должен отдать eму справедливость. Каждый жест обнаруживал в нем навыки специалиста.

Он увидел шрам на спине от пулевого ранения.

- О-о! - воскликнул он. - Германия?

- Партизанский отряд, доктор!

- Биография у вас, скажу я вам! Эпоха!

Он разрешил мне встать.

- Мы не думали об эпохе, доктор! Не правда ли?

Жили, как повелевала совесть!

- И горели, как свечи! - поддержал он разговор. - Стеорин остался, а фитилька частенько не хватает...

Сердце у вас пошаливает. Но имейте в виду, что сердце - аппарат выносливый. Только убирать надо все лишнее. Пора отказаться от трубки. Коньяк?

- Коньяк, доктор...

- И от коньяка! Занятия историей не обременительны. Я тоже иногда мысленно возвращаюсь к прошлому...

Нельзя сказать, чтобы о фашистском плене написано было мало... А вы знаете, не доходит до молодых... Рассказываю вот дочке, она верит... Но чувствами этого не постигает...

- Да, в стандарты здесь ничего не вгонишь! Звоните, доктор! Можег быть, я чем-нибудь и помогу!

Решился уже совсем на прямой намек. Но легко, конечно, и объяснимо желание пациента чем-то помочь своему доктору. И уловил, уловил я в нем какое-то движение, какое-то смятение чувств, беспокойство, при всей его сухости и сдержанности. Он сжал мне руку чуть повыше локтя и проговорил:

- Принимайте мои лекарства... Заглядывайте через недельку...

Мы раскланялись...

Солнце между тем совершило положенный ему путь, и его лучи упали на веранду. Блистала серебром хвои елочка. Я снял с гвоздя шляпу и тихо пошел...

* * *

А теперь послушаем их разговор. В аппаратной собралась вся группа, участвовавшая в операции: Василий, Сретенцев, Волоков...

Сальге. Здравствуйте, доктор!

Раскольцев. Здравствуйте! Я удивлен...

Сальге. У вас два дня не отвечает телефон!

Раскольцев. Идут работы...

Сальге. Знаю! Ведут подземный кабель... Почему?

Раскольцев. Как это почему? Стояла воздушная линия, ведут подземный кабель. Я думаю, это лучше. Надежнее.

Сальге. Мне именно сегодня надо было вам звонить... Случайность?

Раскольцев. Не сходите с ума. Мы два года добивались, чтобы проложили подземный кабель. Я даже и генерала просил...

В этом месте Василии взглянул на меня и даже поднял руку, чтобы я обратил внимание. Действительно, здесь что-то улавливалось в интонации: бытовое, приземленное. Словно бы говорили они об общем и давнем знакомом. Я попросил повторить фразу, отметил для себя, как строились паузы. Пошли дальше.

Ознакомительная версия.