— Пролетарская социалистическая революция — это вопрос ближайшего будущего. Победивший пролетариат России немедленно даст свободу и независимость пролетарской Польше.
Полковник сдержанно улыбнулся:
— Легко отдавать то, чего не имеешь. Ваш декрет будет стоить не больше, чем обыкновенный лист бумаги.
— Победа пролетарской революции в России вызовет цепную реакцию революций в Европе. И в первую очередь революционные события захлестнут страны, наиболее пострадавшие от войны — Германию и Австро-Венгрию.
— Вот видите господин Кон, в чем мы расходимся… Вы верите в силу революционных декретов, а я — в силу российского оружия.
— Неправда, полковник. Я тоже верю в силу российского оружия. Но главное оружие революционного народа России — не пушки и не штыки, а его вера в революцию.
«Я, генерал Корнилов, верховный главнокомандующий, заявляю, что беру власть в свои руки, чтобы спасти Россию от гибели. Временное правительство идет за большевистским Советом рабочих и солдатских депутатов.
Временное правительство — шайка германских наймитов. Я, генерал Корнилов, сын казака-крестьянина, люблю свою родину и доведу русский народ до Учредительного собрания. Не я послал Львова к Керенскому, а, наоборот, Керенский первый послал Львова ко мне и провокационно вынудил меня на наступление. Приказываю не исполнять распоряжения Временного правительства».
28 августа Феликс Яковлевич добрался до станции Дно, где выгружался из вагонов первый батальон польского легиона. Разыскивая солдатский комитет полка, который, как он узнал, прибыл с головным эшелоном, Кон наткнулся на патруль и был арестован. Молоденький офицер, начальник патруля, страшно волновался при аресте агитатора, но, чтобы скрыть волнение, проговорил небрежно своему помощнику, пожилому унтер-офицеру.
— Отведите вон на тот пустырь и расстреляйте.
Огорошенный таким неожиданным распоряжением, унтер-офицер спросил растерянно:
— Письменно приказ не подтвердите, господин прапорщик?
Прапорщик сильно покраснел от того, что эта канитель, по его мнению, слишком затянулась, и повернул к уитер-офицеру возмущенное лицо:
— Унтер-офицер Прохазка! Ты что, первый год в войсках?! Не знаешь, что приказы офицера не подложат обсуждению нижними чинами?!
— Я понимаю, — забормотал Прохазка, — но тут особый случай… расстрел без суда и следствия…
Прапорщик развел руками и, обращаясь за сочувствием к Кону, проговорил:
— Вот полюбуйтесь, господин агитатор… Командир легиона у нас идейный, разбаловал солдат, а офицеры теперь извольте наводить порядок. — Не дождавшись сочувствия от агитатора, прапорщик снова обратился к унтер-офицеру: — И никакой это не особый случай, Прохазка. Всех большевистских агитаторов мы расстреливаем на месте без суда я следствия…
— Я польский социалист, — сказал Феликс Яковлевич, раздосадованный тем, что ситуация так глупо осложнилась. — Вот мой мандат, выданный Петроградской секцией партии ППС-левицы…
Рыжебородый Прохазка укоризненно покачал головой:
— Вот видите, господин прапорщик… Арестованный, оказывается, самый обыкновенный поляк, а вы его чуть ое расстреляли как большевика.
Прапорщик усмехнулся, опять же обращаясь за сочувствием к Кону:
— Ну до чего же темный народ эти наши славные поляки! Не понимают, как им не втолковывай…
— Хватит! — гневно оборвал прапорщика Кон. — Хватит! Ведите меня в солдатский комитет, у меня нет времени на пустопорожние разговоры.
— Ну что ж, — как-то злорадно усмехнулся прапорщик, — если вы не желаете быть расстрелянным по моему приказу, то я не возражаю, чтобы вас расстрелял поручик Львовский.
Поручик Львовский, упомянутый начальником патруля, оказался председателем солдатского комитета, на содействие которого надеялся Феликс Яковлевич, направляясь в польский легион. Был поручик молод, необыкновенно высок, остролиц и русоволос. Узнав, что к нему привели агитатора из Петрограда, разразился самой отборной бранью. Чувствовалось, что он человек невоенный, попал в легион случайно из каких-то провинциальных чиновников. Он безмерно гордился своим офицерством и особенно тем, что оказался во главе солдатского комитета полка. И при всем том совершенно не знал, как вести себя сообразно высокому положению.
Феликс Яковлевич спокойно переждал крики поручика. Видно было, что поручик начитался буржуазных газет и теперь во всех неудачах июльского наступления и в сдаче немецким войскам Риги винил «безответственных» политиков из Петроградского Совета.
— У правительства нет выбора, — наконец выкричавшись, проговорил Львовский. — Оно либо должно согласиться на покровительство генерала Корнилова, либо будет сметено волной всенародного возмущения. Падение Риги переполнило чашу нашего терпения. Большевистский Совет своей разлагающей бездеятельностью ведет страну на край государственной катастрофы. Немцы не только навсегда оккупируют Польшу, но и не сегодня завтра захватят Петроград и Украину. Вы почему мне не возражаете?
Феликс Яковлевич усмехнулся:
— Ваши представления о текущем моменте столь наивны, что их совершенно невозможно воспринимать всерьез. Между прочим, на таких простачков и рассчитывает Корнилов. И если мы намерены предотвратить столкновение, то не потому, что боимся потерпеть поражение, а потому, что не хотим гибели обманутых вами солдатских масс. Железнодорожные пути за Лугой взорваны. Корнилову понадобятся месяцы, чтобы хотя несколько дивизии походным порядком добрались до Петрограда. Тем временем против мятежного генерала поднимется вся страна, и он будет раздавлен без промедления.
От Кона не укрылось, что слова его подействовали на Львовского угнетающе, хотя поручик и продолжал взбадривать себя доводами, в которых и сам уже начинал сомневаться.
В это время двери штабного вагона, в котором располагался солдатский комитет, гулко распахнулись, и поручик Львовский вскочил. Кон обернулся, и тут же его глаза встретились с прямым суровым взглядом полковника Пшебышевского. С минуту Мариан молчал, не находя слов, чтобы выразить свое отношение к столь неожиданной встрече. Наконец сделал еще шаг вперед и, окруженный группой молодых офицеров-поляков, одетых в новенькую форму российской армии, проговорил медленно:
— Господин Кон… Чем обязан вашему появлению в расположении моих войск?
Феликс Яковлевич медленно поднялся, снял очкии, протирая их носовым платком, спросил:
— Ваш вопрос, господин Пшебышевский, следует воспринимать как проявление обычной польской вежливости? — Полковник промолчал, но не было времени на молчание у Кона. — Вы же прекрасно понимаете, что я один из тех агитаторов, которых вы расстреливаете без суда и следствия…
