Ознакомительная версия.
— Так, а здесь что делаете? — Тон старшины стал заметно мягче: с корреспондентами милиция связываться не любит.
— Жду, когда мне отдадут мои бумаги, — ответил я.
— А в дверь зачем ломитесь? Народная артистка просила избавить ее от действий хулиганa. Поедем в отделение, там разберемся, — предложил старшина.
У подъезда стоял мотоцикл с коляской. Старшина откинул клеенчатый полог:
— Садитесь!
Залезая в коляску, я случайно взглянул на окна второго этажа: Ф. Г., вся вытянувшись от любопытства, разглядывала происходящее через очки в тонкой золотой оправе, которые она не успела надеть и держала в руке, подобно лорнету. По-моему, даже традиционно оттопырив мизинец. Наши взгляды пересеклись — она с ужасом отшатнулась и исчезла.
Это было так неожиданно, по-детски непосредственно и по-актерски выразительно, что я рассмеялся. Милиционеры с удивлением посмотрели на меня, но ничего не сказали, запустили мотор, и мы медленно двинулись в глубь гигантского двора. Свернув в арку, сразу остановились.
— В отделении вам делать нечего, — сказал старшина — Ступайте домой и не связывайтесь больше с народными…
Последний эпизод в этой истории с рукописью, как и первый, связан с Феликсом Кузнецовым.
Не скрою, где-то внутри мне льстило, что Ф. Г. решила один экземпляр оставить у себя: значит, рукопись ей нравится и, может быть, ей захочется ее перечитать. Ничего похожего в действительности не оказалось.
Через два дня Ф. Г. позвонила Кузнецову:
— Вы намерены по-прежнему утверждать, что вам понравилась эта пачкотня, написанная Скороходовым?
Феликс Феодосьевич ответил, что не привык менять свое мнение.
— Тогда скажите мне, что делать человеку, которого оклеветали? В рукописи, которая вас привела в восторг, столько выдумки, не имеющей ничего общего с действительностью! Посоветуйте, прошу вас, как мне представить эту рукопись в суд, чтобы ее автора посадили в тюрьму? За клевету. Непременно!
Кузнецов объяснил, что рукопись не опубликована, за это вообще никого никуда привлечь нельзя, а для доказательства клеветы понадобятся убедительные аргументы, и что лучше всего Ф. Г. не заниматься этим, а вернуть рукопись автору.
— И только? — воскликнула Ф. Г. — Боже, как несправедливы наши законы! Человек, по которому тоскует клетка с амбарным замком, остается на свободе, а оскорбленная им — беззащитной! Неужели это будет продолжаться вечно?..
Я пытался сказать Феликсу, что не могу ввязываться в спор, что понимаю право и Ф. Г., и Ирины Сергеевны на свою точку зрения, что знаю цену словам, произнесенным в эмоциональном запале.
— Не надо! — остановил меня Кузнецов. — Это же все и ежу ясно. Ты никому не хотел угодить — оттого и полемика. Жаль только, что вокруг рукописи, а не книги…
Через неделю я получил на почте ценную бандероль — пакет в плотной коричневой упаковке, обмотанный крест-накрест шпагатом, с тремя сургучными печатями. Внутри пакета ничего, кроме рукописи, не было.
Как писать о том, свидетелем чего я не был, не знаю. И не смогу. До сих пор я говорил про то, что видел, слышал, читал. Продолжу так же. Только рассказов Ф. Г. больше не будет.
Значит, и история станет короче.
Я сходил еще раз на «Дальше — тишину». Спектакль этот снят на видео — его часто показывают то по одной, то по другой программе. Каждый о нем может судить сам.
Могу сказать, что со временем он стал другим. Мне ближе первые представления, где Ф. Г. была строже, обходилась без частых и многократных повторов реплик партнеров, а в главной своей сцене — прощания с мужем — старалась скрыть свое горе, держалась весело, «как когда-то», не лила столько слез.
С большим трудом достал билет на «Последнюю жертву» — ее давали редко. Спектакль этот начала ставить Ирина Сергеевна, но до премьеры она не дожила, и ее работу заканчивал Юрий Александрович.
Какая радость охватила меня, когда на сцене появилась Раневская! Радость и восторг — до того, что защипало в носу. Завораживала ее Глафира Фирсовна, лукавая, улыбчивая, готовая на любую авантюру и такая достоверная, будто всю жизнь прожила в век Островского. «Класс! Ай, класс!» — только и хотелось восклицать вслед за булгаковским гримером из варьете.
А потом долгий-долгий перерыв и еще одна новая роль, оказавшаяся последней. Может быть, я попал не на лучший спектакль. И хотя все встретили Раневскую овацией, не давая ей начать роль, и в финале после того, как ее Филицата пропела:
Корсетка моя,
Голубая строчка,
Мне мамаша приказала —
Гуляй, моя дочка! —
и ушла в небытие, моссоветовский зал сотрясли аплодисменты. Я, глядя на сцену, почти постоянно чувствовал, Ф. Г. трудно двигаться, трудно говорить, она как будто порой преодолевает что-то. И радость, что актрисе уже восемьдесят пять, а она играет, сменялась беспокойством.
О том, как Ф. Г. работала над этой ролью, я узнал из книги «О Раневской», выпущенной «Искусством» уже после ее кончины. Она ушла из жизни на восемьдесят девятом году жизни, 19 июля 1984 года.
Нина Станиславовна рассказала, что, получив роль няньки Филицаты в «Правда хорошо, а счастье лучше» Островского, Ф. Г. уже на первых читках пьесы резко не соглашалась с режиссерской трактовкой Сергея Юрского. «Помню, как после одной такой репетиции-читки, придя домой, она прямо в пальто опустилась в кресло и долго молчала. На мои расспросы растерянно и горько сказала:
— Подумай, что же это? Он сказал, что я прекрасно читала роль, но читала Островского, а он намерен ставить пьесу как Шекспира.
С этого началось, — продолжает Нина Станиславовна. — За редким исключением, репетиции шли для Фаины Георгиевны трудно, мучительно. Она постоянно жаловалась на это своим друзьям».
Нормальная реакция, нормальное неприятие чужой режиссуры — все свидетельствовало, что Ф. Г. находилась в хорошей творческой форме. Тревожнее выглядел рассказ самого Сергея Юрского, сыгравшего в поставленном им спектакле Грознова. Он вспоминает день 19 мая восемьдесят второго года, когда «Правду хорошо» собирались снимать для телевидения, но в последний момент съемку отменили.
«А спектакль шел, — пишет Юрский. — Это был страшный спектакль. С первой сцены она стала забывать текст. Совсем. Суфлируют из-за кулис — не слышит. Подсказывают партнеры — не воспринимает. Отмахивается. Мечется по сцене и не может ухватить нить. Вторая картина — совсем катастрофа. Мы сидим по двум сторонам стола. Сколько раз уж это было. Ну, случалось, и забывалось что-то. Но был уговор: в этом случае Грознов сам намекнет на то, что должна посоветовать ему Филицата…
Ознакомительная версия.
