Могла ли такая убежденность скрывать за собой пораженческие настроения? Воистину это исключено. И с этой абсолютной уверенностью в собственной правоте Кортес приводит свои аргументы, выступая против указаний Карла V. С хладнокровием, от которого перехватило бы дыхание не у одного придворного, Кортес не допустил свободного перемещения испанцев среди индейцев, чтобы защитить последних. Он не выполнил требования запретить репартимьентос в том виде, в каком он их устроил, поскольку, по его словам, они защищали свободу индейцев, позволяя при этом энкомендерос выжить. Он воспротивился вассальной подати, которую хотел установить король в свою пользу, посчитав ее невыносимым бременем для индейцев. Верный своей концепции передачи земли только тем, кто на ней живет, Кортес категорически отказался уступить желанию короля получить в собственность частные владения в Новой Испании. «Я не считаю себя вправе придать ни единого крестьянина Вашему Величеству, – писал он с апломбом, – ни для услужения Вам, ни для выплаты Вам ренты; и так все принадлежит Вам», – объяснил он с присущей ему иронией.[178]
Кортес не стесняется подчеркивать нелогичность требований короля: тот хочет получить земельную собственность и при этом сохранить свободу индейцев, что означает оплату их труда как вольных работников. И он задает вопрос королю: а готов ли тот взять на себя эти расходы? В ответ на обвинение в самовольном назначении бургомистров и городских советников без проведения выборов он осмеливается преподать королю урок права и политической науки. Или монархия, или демократия. Смешение этих двух принципов невозможно. «Вы желаете ограничить мою власть, – пишет он испанскому государю, – но губернатор, каковым я являюсь, представляет вашу королевскую персону и ваши законы; права и свободы, которые вы хотите жаловать городам, не преминут подорвать вашу королевскую верховную власть, и вы не получите от этого никакой выгоды».[179] Наконец, Кортес очень откровенно выступает против власти золота и финансовых притязаний королевских чиновников, которые пытаются вмешиваться в управление Новой Испанией в погоне за большими барышами.
Это письмо, датированное Кортесом 15 октября 1524 года, написано накануне его отъезда в Лас-Гибуэрас. Надо признать, что оно не проливает свет на причины его демарша. Впрочем, его можно посчитать лебединой песней Кортеса. Конкистадор давал последний бой, понимая, что проиграл и будет повержен. Письмо явилось его политическим завещанием и было обращено скорее к Истории, нежели королю, чье отношение к индейцам не вызывало никаких иллюзий. На то, что донесение от 15 октября следует рассматривать как вызов Карлу V, помимо прочего, указывает и любопытный дар, его сопровождавший. Как всегда, вместе с рапортом Кортес послал королю его законную пятую часть добычи, добавив от себя несколько предметов искусства, которые должны были заменить похищенные французскими корсарами. Но на этот раз он отправил своему государю весьма необычный подарок – пушку, целиком отлитую из серебра. На кулеврине, весившей более тонны, Кортес приказал выгравировать рельефное изображение птицы Феникса, которое сопровождало посвящение:
Aquesta nacio sin par
Yo en serviros sin segundo
Vos sin igual en el mundo.
(Такой птицы второй не найти,
на службе вашей никто не бросит вызов мне,
как вам нет равных на земле.)
Историки, конечно, отметили претенциозный характер надписи под изображением феникса, но в самом подарке скрывалось нечто еще более вызывающее. Помимо двадцати двух с половиной бочонков серебра, стоивших, несомненно, целое состояние (королевский секретарь Франсиско де лос Кобос приказал переплавить кулеврину и получил из нее 20 тысяч дукатов), дар Кортеса был примечателен и тем, что речь шла о самой настоящей туземной пушке, отлитой индейцами-тарасками из металла, добытого в шахтах Мичоакана. Кортес хотел этим показать королю далекой Испании, что не Мексика нуждается в богатствах Кастилии, а скорее наоборот. Кортес указал на неравенство отношений между Старой и Новой Испаниями: американское золото уходило на ведение войн в Европе без какой-либо выгоды для тех, кто его добыл. Если Карлу V было что терять в случае разрыва, то Кортес находился в совершенно ином положении, хотя Мексике и мешало эмбарго на поставку лошадей и семян некоторых пищевых культур.
Но объясняет ли все это отказ Кортеса от власти в октябре 1524 года? Не предугадал ли он результат подсудно развивавшегося процесса? Ясность мысли всегда отличала конкистадора: не признавая своей отставки официально, он ушел сам, не дожидаясь, пока его отстранят. Могло бы показаться, что он посчитал свое дело проигранным. Но избрал бы побежденный своим прощальным подарком символ феникса, восставшего из пепла? Перед нами крайне сложная личность, настолько нетипичная, что приводит в замешательство. Рискнем выдвинуть еще одно предположение: Кортес просто не любил власть. Как и всякого завоевателя, его занимало само завоевание, цель и напряжение борьбы. Управление захваченной страной больше подходило человеку иного склада и не приносило ему никакой радости. К деньгам у него было такое же отношение: Кортес любил тратить деньги, не питая склонности к накопительству. Кортес был эстетом от власти: ему нравилось совершить невозможное, выиграть заведомо проигрышную партию и одержать победу над уже торжествовавшим врагом. Эрнан принадлежал к оригиналам, не боявшимся удивить свое окружение, поступить наперекор прогнозам и идти против ветра конформизма. Его уход в Лас-Гибуэрас, столь походивший на бегство, мог оказаться не более чем взыгравшей тягой к свободе, неожиданным порывом к смене обстановки, которые сравнимы с зовом кочевников, заставляющим их в один прекрасный день снова пускаться в путь.
15 октября Кортес подписал свои послания: четвертую реляцию и письмо, адресованные Карлу V. Подведены итоги целого периода жизни. Кортесу скоро должно было исполниться тридцать девять. Времени, отпущенного ему природой, оставалось немного. Но там, где другие предпочли бы остановиться, он шел вперед. Навстречу приключениям.
Залив глубоких вод
«И посчитал я, что уже длительное время персона моя пребывает в праздности и не делает более ничего, что могло бы служить Вашему Величеству».[180] Так Кортес сам оправдывает свой отъезд в Лас-Гибуэрас. Немногословное объяснение! Но и причины кампании связаны с самыми сокровенными уголками души Кортеса.
Губернатор Новой Испании выдвинул официальное объяснение своих действий. Один из его командиров, Кристобаль де Олид, посланный захватить Гондурас с моря, поднял мятеж. Он заключил союз с заклятым врагом Кортеса – кубинским губернатором Диего Веласкесом, который и умирая продолжал строить козни. Надо сказать, что в то время Центральная Америка манила к себе и разжигала в испанцах необузданную алчность. Так, в 1519 году Педрариас Давила завладел Панамой, убив своего зятя Бальбоа – первооткрывателя Тихого океана. Он послал Франсиско Эрнандеса колонизировать Никарагуа; в 1523 году тот вернулся в Гондурас. В те же годы Гонсалес де Авила провозгласил себя «губернатором Гольфо Дульче»; его территория соответствовала примерно землям по берегам Гондурасского залива и озера Исабаль, охватывая южную часть Белиза, восточную часть Гватемалы и северо-восток Гондураса. Со своей стороны, Кортес желал включить эти территории в состав Новой Испании, что и послужило причиной экспедиций Альварадо и Олида. Но последний переметнулся в лагерь губернатора Кубы. Таким образом, возникло сразу четыре претендента на этот край, названный в то далекое время Лас-Гибуэрас – «земля калебасников» – и получивший впоследствии имя омывающего его моря – «гольфо де лас Гондурас», «залив глубоких вод».
