Ознакомительная версия.
«…Жизнь мамы была прозрачна, как кристалл. Характер ее был поразительно цельный, убедительный, без внутренних противоречий и изломов. Недолгая жизнь ее – всего тридцать один год… – необычайно последовательна… С детских лет сложился ее цельный, стойкий характер…
…Все дело было в том, что у мамы было свое понимание жизни, которое она упорно отстаивала. Компромисс был не в ее характере. Она принадлежала сама к молодому поколению революции – к тем энтузиастам-труженикам первых пятилеток, которые были убежденными строителями новой жизни, сами были новыми людьми, и свято верили в свои новые идеалы человека, освобожденного революцией от мещанства и от всех прочих пороков. Мама верила во все это со всей силой революционного идеализма…»
Двадцать писем к другу. 1963 г.– Мою мать нельзя назвать несчастной. Разговоры о том, что она была несчастна и поэтому застрелилась, – всё это вздор! – вспоминает, закрыв глаза, Светлана Иосифовна. – Она могла иметь всё, что хотела. Она начала учиться в Индустриальной (Промышленной, – прим. авт.) академии и собиралась развестись с отцом. Об этом все знали. Мать хотела закончить академию и пойти работать. Она ведь была феминисткой. Хотела жить самостоятельно.
Светлана Аллилуева:«Я всегда ненавидела Россию…» КП, 2008 г.«Вася всегда был любимчиком мамы, которая его обожала. Ему было одиннадцать, когда мама изволила застрелиться…»
«Я вошла в квартиру дочери Сталина, как в клетку с тигром». Труд, 2008 г.Эти примеры смены взглядов, убеждений, отношения к людям – близким и дальним, можно множить и множить. Она меняла имена и фамилии: Светлана Сталина, Светлана Аллилуева, Лана Питерс… Меняла города и страны – 39 раз изменялся ее адрес! Меняла мужей и любовников. Меняла даже религию. Впрочем, будем объективны, хотя сама наша героиня объективной не была никогда и ни к кому, – насчет религии она заявляла сразу: «Все догматические различия религий сейчас теряют свое значение. Сейчас люди, скорее, разделяются на тех, для кого существует Бог, и на тех, для кого вообще существование Бога не нужно. Когда мне стало 35 лет, уже кое-что пережив и повидав, с детства приучаемая обществом и семьей к материализму и атеизму, я все же приняла сторону тех, для кого немыслимо жить без Бога. И я счастлива, что это со мною произошло».
Нет, ни счастья, ни покоя своей мятущейся душе она так и не нашла – ни в православии, ни в индуизме, ни в протестантизме, ни в католицизме. Как не нашла ни любви, ни семьи, хотя и то и другое искала исступленно.
От чего она бежала, чего искала? От системы, как она уверяет, или все же от себя, от своей больной, изломанной души? Но от себя не убежишь, сколько не меняй адреса, сколько не отрекайся от прошлого – от Родины, от отца с матерью, от близких. Зато получишь «награду» – одиночество. В этом ужасающем одиночестве, забытая Богом (или богами?), не общаясь ни с детьми, ни с родственниками, в приюте для престарелых (ей уже идет девятый десяток) в американском штате Висконсин она ждет смерти.
«Пусть меня весь свет ненавидит, лишь бы меня любил папа»
Она родилась в последний день февраля 1926 года – почти ровно через пять лет после Василия. И стала антиподом ему. По всему – по характеру, по вкусам, по убеждениям, наконец.
Светлане было всего шесть лет, когда ее мать покончила жизнь самоубийством. Сталин потом с горечью говорил родственникам, что дети забыли мать преступно быстро. Но это не так. Может быть, к сожалению. Именно самоубийство матери, своеобразно воспринятое и осмысленное, очень сильно повлияло на судьбу дочери. Правда, огромную роль в этом сыграли и родственники с материнской стороны, от которых она, уже в юности, узнала подробности ее жизни и смерти, подробности, преподнесенные ими в определенном ключе. Однако и сама Светлана тот день и похороны матери запомнила достаточно подробно:
«Я помню, как нас, детей, вдруг неожиданно утром в неурочное время отправили гулять. Помню, как за завтраком утирала платочком глаза Наталия Константиновна. Гуляли мы почему-то долго. Потом нас вдруг повезли на дачу в Соколовку, – мрачный, темный дом, куда мы все стали ездить этой осенью вместо нашего милого Зубалова. В Соколовке всегда было на редкость угрюмо, большой зал внизу был темным, повсюду были какие-то темные углы и закоулки; в комнатах было холодно, непривычно, неуютно. Потом, к концу дня, к нам приехал Климент Ефремович (Ворошилов, – прим. авт.) пошел с нами гулять, пытался играть, а сам плакал. Я не помню, как мне сказали о смерти, как я это восприняла, – наверное, потому что этого понятия для меня тогда еще не существовало…
Я что-то поняла, лишь когда меня привезли в здание, где теперь ГУМ, а тогда было какое-то официальное учреждение, и в зале стоял гроб с телом и происходило прощание. Тут я страшно испугалась, потому что Зина Орджоникидзе взяла меня на руки и поднесла близко к маминому лицу – «попрощаться». Тут я, наверное, и почувствовала смерть, потому что мне стало страшно – я громко закричала и отпрянула от этого лица, и меня поскорее кто-то унес на руках в другую комнату. А там меня взял на колени дядя Авель Енукидзе, и стал играть со мной, совал мне какие-то фрукты, и я снова позабыла про смерть. А на похороны меня уже не взяли, только Василий ходил».
Василий, между прочим, тоже не забыл о матери, он назвал в ее честь свою дочь, ставшую его любимицей. Кстати, сына Иосифом он ведь не назвал, Иосифом своего сына назвала именно Светлана.
Ну, а сетуя на то, что потом их жизнь быстро вошла в привычную колею с их детскими делами и заботами, не грех было бы вспомнить: и при жизни мать не слишком много времени проводила с ними, вспомнить тот детский дом, куда Василий с Артемом были направлены в самом нежном возрасте. Помните воспоминания Артема: «… Наши матери дружили, были они и содиректорами детского дома для беспризорников и детей руководителей государства. С двух до шести лет и мы с Василием были воспитанниками этого детдома». И в другом интервью: «Мы с Василием оказались в детском доме, когда нам было по два с половиной года. Первый раз меня мама привела туда за ручку, а во второй раз с моим горшком. Это означало, что я остаюсь там».
Что тут сказать? Такими были убеждения этих строителей нового общества, многим из них и семья казалась пережитком прошлого. К счастью, Сталин был в этом отношении старомоден, может быть, потому Светлану участь братьев миновала – она росла в окружении нянек, учителей и воспитателей, которых подбирала мать. Но и она, по ее словам, маму видела нечасто. Как писала сама Светлана в своей первой книге, «Мама бывала с нами очень редко. Вечно загруженная учебой, службой, партийными поручениями, общественной работой, она где-то находилась вне дома. А мы были тоже загружены уроками, прогулками с учителем или Натальей Константиновной, собиранием гербариев, уходом за кроликами – только бы не было безделья! Правило, высказанное ею еще в одном из гимназических ее писем: «чем больше времени, тем больше лени», – мама неукоснительно применяла к своим детям».
Ознакомительная версия.
