Она каждый раз старалась пораньше покинуть это тяжелое для нее общество. Но мать побаивалась офицеров и говорила ей:
- Ты уж потерпи! Мало ли что может с нами случиться...
- Как же вас впустили в Москву? На это, кажется, требовалось разрешение? - приставал Цугер.
- Для вас, конечно, потребовалось бы особое разрешение... язвительно заметила Ганна.
В глазах сидевшей на стуле и штопавшей чулок Стаси появился испуг. Своим резким, насмешливым разговором Ганна могла накликать беду. Вдруг им напомнят о родстве с русским офицером, да и вообще еще неизвестно, чем все это кончится. Михальский на Стасю волком смотрит, а Владислав работает в волости и как будто совсем не замечает своей соседки.
- Мы и так скоро будем в Москве, - не переставая чистить напильничком ногти, вставил Сукальский, самодовольно улыбаясь.
- Не думаю, - отвечала Ганна. - Слишком далеко...
После таких слов наступило долгое молчание. Обер-лейтенант с нескрываемой неприязнью смотрел на Ганну.
- А вы ведете себя слишком дерзко, - сказал Сукальский, - понимаете, что хорошеньким женщинам все прощается...
- Может быть, ради хорошеньких женщин вы и надели этот мундир. Интересно, какой мундир вы предпочтете надеть завтра?
Олесь слушал все это с волнением и поражался, откуда его тихая и молчаливая Ганна научилась так говорить.
- Вы страшно злы, мадам! - начиная чувствовать себя неловко, процедил сквозь зубы Сукальский.
- Наоборот, снисходительна. - Было нетрудно заметить, что Ганне не хотелось говорить со своими бесцеремонными гостями.
- Вас смущает моя форма? Но ведь в наше время военный мундир всюду открывает двери...
- Но он к чему-то обязывает?
- Да. Я военный корреспондент газеты религиозного направления. Святая католическая церковь призывает всех на борьбу с коммунистами, которые закрывают костелы. Какое все это имеет значение? - возразил Сукальский с прежней напыщенностью.
- У нас за полтора года коммунисты не закрыли ни одного костела.
Обер-лейтенант Цугер, подняв голову, выкрикнул:
- Прекратите это глупое препирательство!
Обозленный Сукальский попрощался и вышел. Квартировал он у Юзефа Михальского. Помощником во всех его делах был Владислав.
Цугер после ухода Сукальского настроился на веселый лад. Он видел, как ярко пылает в эту минуту красивое лицо Ганны, и ему страстно хотелось покорить эту гордую женщину. Он стал шутить, улыбаться какой-то наигранной, неестественной улыбкой, похожей на гримасу.
Ганна задержалась в столовой. Ей нужно было поговорить с обер-лейтенантом об одном щекотливом деле. Сегодня днем к ней пришла с яйцами в подоле Франчишка Игнатьевна и попросила вызвать через Цугера врача. Надо было вручить ему подарок. Ганна знала о трагической истории девочки и относилась к ней с большим сочувствием. Сейчас предстояло поговорить об этом с Цугером.
- Не окажете ли вы, - сдержанно обратилась Ганна, - господин Цугер, мне одну маленькую услугу?
- Я вас слушаю.
- У моей соседки есть больная девочка... То есть она не больна, а ранена в ногу. Это совсем ребенок. Случилось такое несчастье... Вы не могли бы разрешить врачу посмотреть девочку, господин Цугер?
Цугер долго не отвечал. Потом он поднял свои свинцовые глаза, бросил на Ганну какой-то пустой, ничего не выражающий взгляд и негромко проговорил:
- Стоит ли беспокоиться сейчас о какой-то девчонке, когда каждый день гибнут тысячи доблестных наших солдат? Ха-а! Лучше будем пить вино, пока мы еще молоды...
Ганна выбежала из комнаты и горько разрыдалась...
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
На другой день Франчишка Игнатьевна стала собирать Олю на прием к фельдшеру, старичку поляку, который скрывался от оккупантов. Оля долго отказывалась, протестовала и плакала.
- Ты что, хочешь, чтобы тебе отрезали ногу? - пригрозила Франчишка Игнатьевна,
- Тетя Франчишка, а если мы не пойдем к доктору? У меня уже не болит нога, я хромаю только маленечко... Вот сами посмотрите, совсем и не хромаю...
Крепко сжимая губенки, пересиливая боль, она даже пыталась улыбнуться. Но Франчишка Игнатьевна была неумолима:
- У тебя так быстро перестала болеть нога? Ты уже можешь не хромать? Я вижу, как ты можешь не хромать! Ах, доченька, кого ты хочешь обмануть? Тетю Франчишку? Не трусись, деточка! Ничего худого не будет тебе от доктора. Он непременно тебя вылечит.
Фельдшер, маленький седой старичок, принял Олю в полутемной с низким потолком комнате. Он не сразу разрешил Франчишке и Ганне войти в комнату, а заставил их сначала спрятаться в саду. Потом высунул из приоткрытой двери голову и тихо позвал Ганну. Попытавшуюся пройти следом Франчишку Игнатьевну оставил в передней.
Ганна стала наблюдать за перевязкой. Фельдшер быстро размотал загрязненный бинт и бросил его в таз. Промыв рану спиртом, не обращая внимания на стоны девочки, старичок покачал головой. Взглянув на Ганну, сокрушенно сказал:
- Плохо! Идет воспалительный процесс. Будьте любезны, пани Ганна, подайте вон тот флакончик. Придется резать...
- Что резать? - в ужасе спросила Ганна. - Неужели девочка может остаться без ноги?
- О, нет! Вы меня не так поняли. Придется вскрыть рану и сделать небольшую прочистку. Все будет отлично, - сказал он, беря ланцет.
- Но, господин фельдшер, она ведь ребенок... Посмотрите, как девочка дрожит, боится. Нельзя ли...
- Я уверяю, что не будет больно.
- Не забывайте, что перед вами ребенок, - настаивала Ганна. - Если нужно сделать прочистку, как вы выражаетесь, то неужели нельзя это сделать без вмешательства ваших ножей?
- Разумеется, можно. Но я хотел ускорить процесс выздоровления. Тогда сделаем проще. Положим лекарство, перевяжем - вот и все.
Закончив перевязку, фельдшер внимательно посмотрел на Олю.
- Какое прекрасное лицо у этой девочки! - воскликнул он. - Кто ее родители?
Оля понимала, что речь идет о ней, и видела пристальный взгляд старика. По ее бледному лобику катились крупные капли пота.
- Это дочка наших знакомых, - отвечала Ганна. - Она дочь советского офицера с пограничной заставы...
- Все мне понятно, не говорите больше ни слова, - сказал фельдшер, видя, что Ганна может сейчас же разрыдаться.
Старик помолчал, потом, взглянув на Олю добрым и грустным взглядом, ласково спросил:
- Как тебя зовут, девочка?
- Оля... - чуть слышно прошептала она.
- Твой отец пограничник? Комиссар?
Оля низко опустила голову и ничего не ответила.
- Не бойся! Я поляк и тебя не обижу. Вот возьми печенье... - фельдшер взял со стола пачку печенья и сунул ее растерявшейся Оле. - Ступай, малышка, и поправляйся, милая...
Когда они шли по тихой садовой дорожке, Оля спросила:
