— Каким Робинзонам? — не понял шутки Старков.
— Как «каким»? Взять Зинаиду Павловну. Она давно высадилась на Васильевском острове, знает его вдоль и поперек, а теперь, прошу прощения, заглядывается на Выборгский берег. А там свой Робинзон — Ванеев. Илии Сильвина взять… На его осколке архипелага — Новый порт, Балтийский завод, Арсенал… А? В этой части города действуют прекрасные рабочие организаторы — Яковлев, Князев. Каждый сам по себе — Робинзон, а вместе…
— …районный комитет! — договорил за него Старков и театрально вздохнул: — Фу ты, нелегкая! С одним комитетом, кажется, стало проясняться: Ванеев, Сильвин, Невзорова, Якубова, Яковлев, Князев…
— Но это и самый сложный по географии комитет, — заметил Ульянов. — Хорошо, что мы с него начали. Александр Леонтьевич подал верную мысль. Думаю, ее надо поддержать.
Малченко приятна похвала Старика. В то же время он не может не чувствовать осуждения в отстраненном, каком-то закаменевшем молчании Хохла. Это тяготит не только его, но и остальных.
— А что скажет Степан Иванович? — с той же мягкой заинтересованностью, с какой вела уроки в воскресной школе, спросила Крупская.
— А ничего, Надия Константиновна, — с неожиданной безмятежностью ответил Радченко. — Посижу, послухаю, а там видно будет…
В начале октября в Петербурге появился Юлий Осипович Цедербаум, редактор известной брошюры виленцев «Об агитации». В Вильне он оказался не по своей воле. Уже на первом курсе Петербургского университета субинспекторы донесли на него как на отъявленного смутьяна. Последовало увольнение, затем арест. Пять месяцев Цедербаум провел в «Крестах», где его «праздномыслие» лечили трепанием пеньки и склеиванием коробок. Затем последовала высылка в Вильну, где он провел около двух лет. И вот он снова в столице…
Первым делом Цедербаум начал восстанавливать прежние связи. И довольно-таки преуспел в этом. Среди его сторонников — почти все сплошь виленцы: студент Технологического института Марк Шаг, бывшие студенты Борис Гольдман и Михаил Надель, студент Института путей сообщения Сергей Гофман, инженер Арон Лурье, врач Яков Ляховский и некоторые другие.
Еще в феврале на собрании социал-демократов различных городов Ляховский представлял Киев. Вскоре после этого ему удалось получить вид на жительство в Петербурге. «Старики» стали использовать его за Невской заставой как пропагандиста. Постепенно Яков Максимович втянулся в работу. Через него, а также через давнюю свою знакомую Любовь Николаевну Баранскую-Радченко Цедербаум и решил поближе сойтись с группой Ульянова. А пока он заручился поддержкой Потресова, с которым когда-то учился на естественном факультете в университете, свел знакомства с «молодыми»… Но тут же обвинил их в легкомыслии — слишком уж задиристы в общении, любят затевать ненужные распри, а главное, терпят рядом с собой двуличного Михайлова.
Оказывается, зубного врача Юлий Осипович знает четыре года. Они вместе организовывали тайную университетскую корпорацию. Михайлов уже тогда вызывал неприязнь: груб, заносчив. Да и внешность у него не располагающая — бараньи глаза, мещанские манеры. Однако личное восприятие — это еще не повод к недоверию. Повод появился позже, когда начальник охранки полковник Секеринский в присутствии Цедербаума топал на Михайлова ногами, называл его вожаком корпорации, кричал: «Ваша жена умоляла оставить вас в Петербурге, но я вижу, что вы не прекратили вашей работы!» Эю было похоже на спектакль. В словах полковника не чувствовалось подлинного гнева, а в ответах Михайлова — истинного волнения. Он был на удивление спокоен, даже развязен. Прошение Михайлова о помиловании и его освобождение лишь подтвердили подозрения…
Уже при первой встрече с вновь избранным распорядительным центром, на которую его привел доктор Ляховский, Цедербаум заявил:
— В случае если Чернышев и его компапьопы пойдут на сближение, следует потребовать от них — как предварительное условие — устранение Михайлова.
— Но мы еще и с вами не сблизились, Юлий Осипович, — с улыбкой заметил Ульянов.
— Кто же нам препятствует? — не растерялся тот.
Встреча проходила на Херсонской улице у Кржижановского, в узком кругу, но содержание ее тотчас стало известно большинству «стариков». Петру — от Василия Старкова.
— Будем говорить прямо, — предложил Цедербаум. — В моей группе собрались немалые силы, — здесь он явно преувеличил. — Поэтому мы вполне могли бы поставить работу сами. Но река отличается от ручья тем, что именно она собирает воды… Самое разумное — следовать опыту природы: не дробиться, а собираться. Насколько я могу предполагать, интересы у нас общие.
— Если бы еще и взгляды… — мечтательно сказал Кржижановский.
— Скорее, приемы, — уточнил Цедербаум. — Да, здесь у пас образовались расхождения. Мы против системы длительного изучения в кружках экономии и социологии. Мы ва то, чтобы немедленно использовать стадийное недовольство в массах. Это тот случаи, когда теория должна следовать за практикой, а ие наоборот.
— Позвольте не согласиться с вами, Юлий Осипович, — сказал Ульянов. — Следовать опыту природы, бесспорно, нужно, но не вслепую. Конечно, удобно довериться реке, плыть по течению, уповая на благополучный исход. Но правильней знать, куда и для чего плывешь, не дать затащить себя на камни или в пропасть. Мы изучаем в кружках не просто экономию, а прежде всего политическую экономию. Что касается социологии, то она сплошь строится на политике. История — тоже. Поверьте, одни лишь стихийные выступления желаемых перемен не дадут. Важен курс.
— Курс у нас совпадает.
— Да, но есть приблизительный, стихийный курс, а мы стремимся к определенности. Вот, скажем, такой существенный вопрос: под каким углом вы и ваша группа рассматриваете соотношение социалистической и демократической пропаганды и агитации?
— Направления эти настолько близки и параллельны, что я не стал бы рассматривать их под углом, — не раздумывая ответил Цедербаум. — Напротив, поставил бы их в одну плоскость, заменил единым понятием.
— Вот видите, вы бы поставили их в одну плоскость… А между тем социалистические перемены — суть борьбы пролетарских масс. В этой борьбе рабочие совершенно одиноки. Им противостоят землевладельцы, заводчики, царские чиновники, буржуазия. В то же время в борьбе за демократическое переустройство пролетариат имеет сторонников в числе различных социальных слоев, прежде всего среди мелкой буржуазии. Здесь объединяющей силой выступает неприятие абсолютизма, оппозиция его архаичности, бездушию, цинизму. Мы — за разумное соединение социалистического движения с демократическим, за совместное их развитие, за политический союз, но не за отождествление. Иначе нетрудно вслед за Струве и другими непоследовательными марксистами прийти к идее о политической гегемонии буржуазии…
