Андрея заинтересовала здесь уникальная природа — под Исфарой есть все, что так ценят любители пластических искусств: пустыни и оазисы, глубочайшие каменные русла высохших рек и вдруг — неожиданно вздыбившиеся горные породы, похожие на головы каких-то животных, — голова громоздилась на голове. Это ветры выдули мягкую породу, обнажив крепкое цветное нутро.
Особенно примечательны были гряды так называемых красных гор. Основу их составляли глины, преимущественно красные, с различными вкраплениями глин другого цвета и каменных пород. На ярком солнце горы были белесовато-красные, солнце выжигало цветные оттенки, но в пасмурную погоду вся эта горная громада с ущельями выглядела пустынным, мрачным, совершенно марсианским пейзажем.
С Тарковским ездил фотограф группы, на многих картинах работавший с Андреем, Владимир Маркович Мурашко. Он снял и напечатал большую цветную, на пленке «Кодак», фотографию этого пейзажа, Андрей показал мне ее. Фотография о многом говорила. В ней были и загадочность, и мистика, напряженность будущего действия и настроения фильма. Она абсолютно выражала первоначальные представления Тарковского о среде будущей картины. Но в пейзажах «Сталкера», который вышел через несколько лет на экран, не оказалось ничего фантастического. Зритель увидел знакомую пересеченную овражистую землю, заросшую дикой влажной травой, с ручьями и болотами. Почему? Потому, что пришлось снимать в другом месте, а не в Исфаре.
В Исфаре случилось землетрясение. Разверзлась земля и поглотила киргизский поселок на окраине города вместе с людьми, скотом и домами. (Через шесть лет, когда я снимал в Исфаре «Двойной обгон», после нашего отъезда новое землетрясение уничтожило другой поселок и ковровый завод в городе Кара-Корум рядом с Исфарой.) Несчастье изменило планы группы. Новую натуру нашли под Таллином. Она и снята в фильме. Я не пишу историю многострадального «Сталкера», я просто вспоминаю, регистрирую цепочку обрушившихся на картину бед. Все это отражалось на Андрее, а значит, и на всех его родных.
К этому времени моя десятилетняя безработица на «Мосфильме» кончилась, я снял одну картину, через год вторую, а «Сталкер» все еще рывками двигался к цели.
Несчастья «Сталкера» продолжались. Случился брак пленки «Кодак», который погубил всю работу летне-осенней экспедиции 1977 года под Таллином. Брак признали не сразу — никому не хотелось быть виноватым. Андрей винил оператора Рерберга — за то, что не были произведены пробы пленки (проверять эталонную пленку было не принято). У Тарковского был сложный и не во всем обоснованный список претензий к Рербергу, с которым он снял «Зеркало». С оператором пришлось расстаться. Опять остановка и нервотрепка, новые поиски оператора и художника — Леонида Калашникова и Шавката Абдусаламова, того самого, которого он хотел взять художником на «Иосифа и его братьев», и новая их замена. Группу трясло. Наконец оператором стал Александр Княжинский, художником — сам Андрей, от безвыходности и оскорбленного самолюбия. Все эти волнения не прошли даром: весной у Андрея случился микроинфаркт, и он очутился в клинике Владимира Бураковского, знаменитого кардиолога. Ходили мы к Андрею в больницу вместе с его старшим сыном Арсением, но увидеть его не удалось — был карантин. Выйдя из больницы, Андрей какое-то время лежал дома, потом начал вставать, гулять с собакой по Ленинским горам, теперь опять Воробьевым, благо они недалеко от дома. Параллельно группа вела подготовку к работе. И летом 1978 года Андрей выехал снимать второй (восемнадцатый вариант сценария, по подсчетам А. Стругацкого) вариант «Сталкера», уже двухсерийного, на деньги, добавленные на вторую серию. Тут уж ему шли навстречу, и идея помочь пришла в этот раз от работников самого Госкино.
Только киногруппа выехала в экспедицию, как Марию Ивановну свалил первый инсульт, через год — второй. В больнице выяснилось, что у нее рак легкого — страшная болезнь курильщиков. В октябре 1979 года мать Марины и Андрея умирала.
Андрей любил свою мать, любил по-своему, сложной, «недейственной» любовью, о которой рассказано и в «Зеркале», и в его дневнике. Марии Ивановне Андрей посвятил фильм «Ностальгия», но об этом она уже не узнала. Последние годы он редко навещал нас. Мария Ивановна стойко переносила разлуку с сыном и радовалась коротким и редким встречам.
Утром 5 октября Марина вызвала Андрея к нам, она хотела, чтобы брат облегчил свою душу, простился с матерью и сам закрыл ее глаза. Он приехал на Юго-Запад за несколько часов до ее кончины. Мне на работу позвонил сын и сказал: «Всё».
Похоронить Марию Ивановну нужно было на соседнем Востряковском кладбище, но выхлопотать место для могилы было непросто. Директор моей картины Б. М. Гостынский достал разрешение на могилу размером полтора на два квадратных метра. Однако кладбищенский директор уцепился за «нестандартность» и стал тянуть резину. Андрей обещал поехать вместе со мной, но так и не поехал, остался дома. Поехал я один, а он «руководил» по телефону, то есть позвонил в директорский кабинет. Директор кладбища с удивлением передал мне трубку. Я услышал голос Андрея: «Дал или еще нет? Срочно давай!» У меня в кармане лежали приготовленные деньги. Директор жаловался на свою трудную материальную жизнь: он, бывший полковник авиации, теперь работает здесь, на кладбище, почти что нищий. Я не верил ни одному его слову. Деньги жгли мой карман, но я впал в состояние ступора — и хотел, да не смог дать взятку. До того никому не давал и потом не научился. На прощание директор сказал: «А душу свою вы мне так и не раскрыли» — и нужного места на кладбище не дал.
Пришлось ехать на следующий день Марине. Конечно, ей после моего неудачного опыта пришлось не тянуть с «раскрытием души», а дать какому-то, уже другому, начальнику деньги из рук в руки, и печальное дело было решено. В первый и в последний раз Марина давала кому-то взятку, поступилась совестью ради матери.
После похорон Марии Ивановны отправились к нам в дом на поминки. Поминальный стол — невеселый стол. Вспоминали Марию Ивановну, ее удивительную личность, испытания, выпавшие на ее долю. Кто-то спросил Андрея о его мытарствах — сложных отношениях с партийным киноруководством. Он сказал: «Они очень хотят, чтобы я уехал отсюда, но я им такого удовольствия не доставлю». Однако через несколько лет «удовольствие» он «им» доставил, а вернее, «досадил им». Но об этом ниже…
Черная собака и цинковая ванна
На «Сталкере» шли сложные завершающие съемки. И мне, несмотря на грустные события и занятость работой, удавалось быть поближе к «Сталкеру». С давних пор, еще со времен «Катка и скрипки», я был знаком со многими сотрудниками Андрея. С операторами Юсовым и Рербергом, художниками Ромадиным и Двигубским, художниками по костюмам Лидией Нови и Нелли Фоминой. Из его ассистентов по актерам я бы выделил Марианну Чугунову, прослужившую Андрею и его семье почти двадцать лет. Никто не удивлялся, когда я приходил к нему в павильон или монтажную.
