Ознакомительная версия.
Его снова режут на шесть частей и прокладывают лепестки той же бумагой. Операция повторяется трижды. Трудно представить себе, как может существовать подобное производство в условиях влажной бирманской жары. Ведь в помещении, где делается сусальное золото, не только нельзя иметь вентилятор, нельзя даже обмахиваться веером.
Когда золотые пластинки становятся наконец достаточно тонкими, их перекладывают на листки уже другой бумаги, похожей на промокательную. Вот эти-то листки, сложенные в пачки по 96 штук, продают верующим как жертвенное золото. Листок прикладывают к золоченой статуе или крыше храма, и тончайшая пластинка драгоценного металла прилипает, словно переводная картинка. Каждый верующий может почувствовать себя причастным к созданию пагоды. Даже бедняку под силу купить несколько таких золотых листков и сознавать, что в огромной сверкающей пагоде есть толика его золота.
Сразу же за Рангуном начинается бескрайняя равнина Нижней Бирмы. Куда ни глянь — до самого горизонта простираются рисовые поля. Но нигде не видишь ни оросительных каналов, ни водохранилищ. Весь золотой ковер, которым покрыта земля, все тучные нивы орошаются муссонами. Дожди проходят регулярно и как раз в ту пору, когда они больше всего нужны земледельцам. На расстеленных у дороги рогожах темным золотом отливает обмолоченное зерно.
Нижнюю Бирму в древности называли «Золотым царством». И не только из-за сверкающих золотом пагод, а прежде всего потому, что здесь повсюду золотятся рисовые поля, надежно орошаемые муссонами. И поскольку окрестные крестьяне зажиточны, у храмов нет недостатка в щедрых приношениях.
Религия сумела приспособиться к условиям, благодатным для земледельцев. Буддизму в Бирме отнюдь не присущ аскетический фанатизм, характерный для Тибета. Шестилетние мальчики уходят на несколько лет в храм как в приходскую школу. Они становятся монахами, чтобы обучиться грамоте и вновь вернуться к мирской жизни. От верующего требуются лишь пожертвования. Тончайшие пластинки, благодаря которым каждый становится причастным к блистательному облику любого храма, — это удобный способ превращать золото рисовых полей в золото пагод.
Быть ловким, как слон
«Как слон в посудной лавке», — принято говорить о ком-то неловком и неуклюжем. До чего же люди несправедливы к этим животным!
Я думал об этом в бирманском городе Моулмейн. Именно оттуда начали когда-то продвижение в глубь страны британские колонизаторы. Моулмейн привлек их как удобный порт для вывоза ценных пород древесины, прежде всего тика. Вверх по берегам рек Салуин и Иравади тянутся тиковые леса. Поэтому в Моулмейне много лесопилок и лесных складов.
— Хотите увидеть слонов за работой? — спросил мэр, — Ведь подобное зрелище скоро может уйти в прошлое…
Я, разумеется, согласился, и мы отправились на местный лесопильный завод. Он был похож на аналогичные предприятия в России. Так же визжала дисковая пила, благоухала древесина. Но к ней добавлялись иные запахи. Отчетливо пахло цирком, вернее сказать, слонами. Им тут отведена роль мостовых кранов.
Мне предложили сесть на старого слона, который имел такой же стаж работы на лесопилке, как я в газете, и не нуждался в погонщике. Хозяин только попросил меня держать ноги подальше от его ушей, чтобы умное животное не приняло мои случайные движения за какие-то сигналы. Предостережение было кстати, ибо поначалу я испытывал неодолимое желание за что-нибудь ухватиться. Ехать новичку на слоне куда страшнее, чем на верблюде. Тело постоянно совершает вращательные движения в горизонтальной плоскости, отчего начинает рябить в глазах.
Пообвыкнув, я поразился тому, сколько сноровки и инициативы проявляет слон при переноске к пиле очередного бревна. Прежде всего он обхватывает ствол хоботом, вытягивает его из штабеля, словно курильщик извлекает сигарету из пачки. Лишь когда за бревно можно как следует ухватиться, слон поддевает его бивнями и окончательно вытаскивает наружу.
Если край бревна перевешивает, слон осторожно опускает его и передвигает бивни. Меня особенно восхищало, что, неся бревно по цеху, слон при каждом повороте внимательно следил за тем, чтобы не задеть людей, работающих у пилы.
Слон, на котором я сидел, умилил меня, когда ему нужно было перенести два толстых тиковых горбыля. Он верно рассудил: их можно доставить за раз. Но стоило их поднять, как они разваливались в разные стороны. Тогда слон опустил ношу на землю, перевернул горбыли и сомкнул плоскими сторонами. Теперь они не распадались.
Как только прозвучала сирена — сигнал обеденного перерыва для пильщиков, — слоны, включая моего, дружно прекратили работу и пошли пастись.
Через несколько дней, направляясь в мертвый город Паган с его знаменитыми пагодами, я еще раз увидел слонов за работой. В верховьях реки Иравади, где сплавщикам нужно доставить к реке гигантские тиковые стволы, эти животные незаменимы. Ни один трактор не смог бы пройти по столь крутому склону, да еще волоча такую тяжесть. Прежде чем спилить тиковое дерево, его умышленно губят. Ствол окольцовывают, снимая с него кору и наружный слой древесины. Дерево засыхает на корню. Иначе оно тяжелее воды, и его нельзя сплавлять.
У рабочих слонов, занятых в Бирме на заготовке и переработке древесины, есть две специальности. Во-первых, это буксировщики. Им положено волочить зачаленные цепью бревна от места порубки до речного берега, откуда их сплавляют вниз по течению.
Более опытные слоны работают как переносчики бревен непосредственно на лесопильных заводах. Такой слон заменяет в цехе не только мостовой кран, но и крановщика. Думаю, в посудной лавке этот грациозный гигант вел бы себя совсем иначе, нежели в известной пословице.
Боробудур — храм без интерьера
Москвичу, оказавшемуся на экваторе, трудно свыкнуться с мыслью, что вместо весны, лета, осени и зимы там сменяются только дождливый и сухой сезоны. Мне довелось увидеть Индонезию как раз на их стыке. По утрам было ясно, но потом горизонт затягивали тучи, и день, как правило, заканчивался тропическим ливнем.
Я пересек из конца в конец житницу страны — Яву, дивясь возможности одновременно встретить все времена года и весь традиционный сельскохозяйственный календарь.
Куда ни глянь — склоны холмов превращены в террасы рисовых полей. Некоторые из них залиты водой и сверкают, как слои слюды на изломе. На других видны согнувшиеся фигуры крестьян. Они высаживают рассаду. Ряды нежных стебельков штрихуют серебристую гладь, словно узор на шелке.
А на соседних участках рис стоит стеной, напоминая бархат с высоким ворсом. Тут же рядом колосятся прямоугольники полей, где уже налились колосья. Крестьяне серпами жнут› вымолачивают о камень снопы. У дорог желтеют рогожи, на них сохнет провеянное зерно.
Ознакомительная версия.
