— Разве ты не будешь председательствовать?
— Нет! Я занят «Вольнодумцем»
— У меня могут быть к тебе вопросы. Разреши, я прочту письмо при тебе?
Подумав, он согласился.
Вот содержание этого письма:
«Всякое заимствование чужого названия или чужого образа наз. заимствованием открыто. То, что выдается в литературе за свое, наз. в литературе плагиатом.
Я очень рад, что мы разошлись. Но где у Вас задница, где голова понять трудно. Неужели вы не додумались (когда я Вас вообще игнорировал за этот год), что не желал работать с Вами и уступил Вам, как дурак.
То, что было названо не мной одним, а многими из нас. Уберите с Ваших дел общее название «Ассоциация вольнодумцев», живите и богатейте, чтоб нам не встречаться и не ссориться.
С. Есенин
24VIII-24.»
С. Есенин. Собр. соч. Изд. б-ки «Огонек», т. 3, стр. 268.
— Ты хочешь ликвидировать «Ассоциацию»? — спросил я.
— Да!
— А как же «Вольнодумец»?
— Он будет выходить под маркой Госиздата!
— Ну, хорошо. Я созову членов «Ассоциации». Ведь среди них будет Мейерхольд!
— Всеволоду я предложил. вести в «Вольнодумце» театральный отдел.
— Тем более ему будет неприятно слушать такое письмо. Да и остальным. Ведь ты же пригласил три месяца назад всех имажинистов в сотрудники «Вольнодумца».
— Кроме Мариенгофа.
— «Ассоциацию» можно ликвидировать гораздо проще.
— А как?
Я сказал, что «Стойло Пегаса» закрывается. «Орден имажинистов» собирается открыть новое литературное кафе. Естественно, оно не будет работать под маркой «Ассоциации», и она сама собой отомрет.
Мое соображение Сергею понравилось, он потрепал мои волосы и засмеялся:
— Голова!
— Возьми письмо назад!
— Нет! Если не выйдет, придется огласить. Я сказал, что левое крыло взяло верх, а правое без него, Есенина, сойдет на нет. Печататься я могу под маркой Союза поэтов. Кроме того, получаю здесь зарплату, как заведующий клубом. Выступать тоже могу здесь. Потом у меня зачеты, экзамены. Просто сейчас нет смысла и желания оставаться в «Ордене»…
— Ты мне друг или враг? — резко спросил Есенин. — Что бы ни случилось, оставайся до последнего дыхания «Ордена»…
Мы решили зарегистрировать «Орден имажинистов» как юридическое лицо. Осуществляя это постановление, я столкнулся в учреждениях с возражением: «Что такое «Орден»? При чем здесь литература? После долгих согласований остановились на названии; «Общество имажинистов». Устав «Общества» был утвержден, появилась круглая печать, штамп. Потом избрали членов правления «Общества», председателем Рюрика Ивнева. Пытались в члены правления (пять человек) избрать Грузинова, но он сделал самоотвод: работает в издательстве «Сегодня» и по горло занят. Мне пришлось снова взять на себя секретарские заботы.
Рюрик Ивнев добился приема у секретаря ВЦИКа Авеля Сафроновича Енукидзе, получил от него разрешение на помещение во 2-м доме Советов, рядом с кинотеатром «Модерн» (теперь «Метрополь»). В кафе было два зала: в нижнем возвели эстраду и предназначили ее для выступлений артистов. В верхнем тоже поставили эстраду, где должны были читать свои стихи имажинисты или декламировать их произведения артисты. Кафе «Общества имажинистов» присвоили название: «Калоша». Перед открытием расклеили небольшую белую афишу-полосу, где Борис Эрдман жирными буквами нарисовал: «Кто хочет сесть в калошу, приходите такого-то числа в нашу «Калошу».
Первые месяцы «Калоша» с вечера до поздней ночи была переполнена посетителями. Конферансье Михаил Гаркави подобрал отличных эстрадных артистов. Любители поэзии доброжелательно относились к читающим стихи имажинистов артистам, особенно к А. Б. Никритиной (Жена А. Мариенгофа.).
На средства, поступившие в кассу «Общества», мне удалось достать бумагу, получить разрешение Главлита и выпустить сборник наших стихов.[90]
Арендатор буфета «Калоши» некий Скоблянов по почину администратора кафе стал называть некоторые кушанья нашими именами: ростбиф а-ля Мариенгоф, расстегай а-ля Рюрик Ивнев, борщ Шершеневича и т. д. Как ни странно, эти блюда имели большой спрос.
Я попросил Мишу Гаркави пригласить кого-нибудь из артистов почитать стихи Сергея. Он остановил свой выбор на Эльге Каминской, она выступила на нижней эстраде со стихами Блока, Брюсова, Есенина.
6 июня 1924 года Сергей позвонил мне по телефону в клуб союза и сказал, что сейчас придет. Через несколько минут он вошел в кабинет президиума союза с Борисом Андреевичем Пильняком, с которым я уже был знаком. Высокий, рыжеволосый, в больших с круглыми стеклами очках, он в те годы был модным писателем. Есенин намечал его в сотрудники «Вольнодумца». Гости сели за стол, им принесли кофе с пирожными. Есенин спросил, чем кончилось дело с «Ассоциацией». Я рассказал. Мы поговорили о сборнике «Имажинисты», о «Вольнодумце». Есенин вынул из кармана свой «Голубень» (издание «Скифы») и сказал, что хочет вернуть мне свой долг. Он сделал на книге дарственную надпись: «Милому Моте с любовью. С. Есенин. 6/VI-24 г.»
Пока все это происходило, Пильняк, отхлебывая из стакана кофе, развернул принесенную с собой книгу, стал листать ее и посмеиваться. Сергей спросил, что это за книга. Борис Андреевич объяснил, что купил в лавке писателей записки Илиодора о Григории Распутине.[91]
— Илиодор и Распутин одна бражка, — сказал Есенин. — Не поделили доходы. Когда я служил санитаром в Царском Селе, мы получали, как по телеграфу, сообщения о том, что выкамаривал Гришка. Шепотом передавали друг другу солдатские анекдоты о Гришке и царице. Что скрывать? Санитары, как и я, грешный, укрывались от фронта. Нам эта война за веру, за царя поперек горла встала! А меня все тянули на оды царю. Вслух мы пели: «Боже, царя храни», а про себя: «Боже, царя хорони».
— Значит, из тебя Державина не вышло? — спросил Пильняк.
— Да я не чуял, как унести ноги из этого логова! А что Державин? У него есть четверостишие «На птичку». Словно написано о моем положении в Федоровском городке. — И он в полный голос прочитал:
Поймали птичку голосисту
И ну сжимать ее рукой;
Пищит бедняжка вместо свисту,
А ей твердят: «Пой, птичка, пой!»
— Ты солдатские анекдоты помнишь? — поинтересовался Борис Андреевич. Утверждая, Есенин кивнул головой. — Расскажи хоть один!
Сергей рассказал. Пильняк так хохотал, что его очки свалились на стол…
Пишу я эти строки и невольно вспоминаю, как московский литературовед П. Юшин в своей книге черным по белому напечатал:
