Однажды Рудольф в качестве зрителя присутствовал в «Гранд-опера» на балете «Собор Парижской Богоматери», поставленном его другом Роланом Пети. Хореограф пригласил танцовщика поужинать в одном из ресторанов вместе с ним и его приятелями, в числе которых были модельеры Ив Сен-Лоран и Пьер Берже.
К концу ужина все оказались подвыпившими. Рудольф нахлобучил себе на голову норковую шапочку одной из присутствующих дам и принял царственный вид.
— Она тебе нравится? Дарю! — засмеялась молодая женщина.
В пять часов утра участники этого ужина приехали на совершенно безлюдную Вандомскую площадь, едва освещенную первыми лучами рассвета. Как вспоминает один из приятелей, Рудольф вышел из машины — немного хмельной, похожий в меховой шапке на боярина из «Бориса Годунова». И вдруг стал танцевать. Сказочное видение! Арабески, прыжки, вращения в воздухе… Когда ему что-то не удавалось, он тотчас превращал это в шутовскую выходку. Остальные завороженно смотрели на него: перед ними танцевали «Аполлон, Петрушка и Пьеро-Лунатик одновременно».
* * *
Он по-прежнему не щадил себя, отдавая балету всю свою жизнь. Зрители, рукоплескавшие этому богу танца, наверняка даже не догадывались, какими физическими усилиями достигалась необыкновенная легкость его движений.
Один из парижских эпизодов 1970-х, рассказанный Роланом Пети, достаточно показателен: «Нуриев выходит на сцену, вид у него усталый; Луиджи Пиньоти, его массажист, за несколько секунд снимает с него танцевальный костюм и трико, набрасывает на плечи халат, Нуриев закутывается в него, вытирает лоб полотенцем и, обессиленный, укладывается на массажный стол. Пиньоти готов поработать над мускулатурой чемпиона; нужен эликсир жизни, чтобы изгнать судороги и ломоту и вдохнуть гибкость и расслабленность в это тело, которое скоро снова поднимется, вскочит и наполнится новым ликованием. Но, прежде чем выполнить эту ежедневную церемонию, Пиньоти должен провести критический осмотр нижних конечностей идола, высвобождая их от десятков метров клейкой ленты, которая туго стягивает эти терпеливые ноги, жертвы жестоких репетиций и выступлений — вот они, знаменитые 250 спектаклей в год, что составляет примерно 750 часов, проведенных на сцене, и примерно в два раза больше часов тренировок и репетиций.
Итак, синьор Пиньоти принимается за работу; осторожно разматывает многочисленные тесемки и ленточки, которые делают ноги атлета похожими на мумии. Еще несколько секунд, и появляется переплетение набухших и пульсирующих вен, готовых взорваться. Зрелище впечатляющее… Правда в том, что танцор — тиран своего тела; он обращается с ним, как с рабом, заставляя его выполнять работы самые тяжелые, самые утомительные, а также самые черные и неблагодарные. Жить в таком режиме, ничем не гнушаясь, не избегая ни тягот, составляющих жизнь атлета, ни скучной обязанности взращивать свою славу, не забывая о чувственных, вернее плотских, порывах — все это огромная нагрузка, необходимая для того, чтобы его хозяин, то есть он сам, не превратился в заброшенный, неухоженный огород. Каждый день подрезать сухие ветки, вспахивать, засеивать и собирать урожай — совсем не остается времени для сна…» [55].
Поклонникам и особенно поклонницам Рудольфа Нуреева обо всем этом известно не было. Уже после смерти танцовщика российские телезрители смогли увидеть документальный фильм о нем. Безжалостная камера отобразила крупным планом ноги Рудольфа — стопы, жестоко деформированные многолетними упражнениями у балетного станка и сотнями выступлений на различных сценах мира. Глядя на эти изуродованные конечности, особенно понимаешь, каким титаническим трудом сопровождается жизнь балетных артистов. По крайней мере, таких, как Нуреев. Неужели все это — ради мгновений славы, кратковременного триумфа, как правило, столь недолгого в их судьбе?
Кадр из кинофильма «Валентино».
«…он без конца твердил: „I want to fulfil my life“ (Я хочу следовать моему призванию). И для того, чтобы „fulfil his life“, у него был, есть и всегда будет танец, его Искусство. Он говорил об этом искусстве опасливо и почтительно, как дикари о своих тотемах» (Франсуаза Саган)
Свои встречи с Рудольфом запечатлела знаменитая французская писательница Франсуаза Саган. Одно из ее стихотворений в прозе (иначе не назовешь!) хочется привести полностью:
«После полудня в Амстердаме мы пошли посмотреть его репетицию.
Это была безликая и грязная студия, с покрытыми пятнами зеркалами и скрипучим паркетом, как все студии в мире.
Он был одет в шерстяное, потрепанное и дырявое трико, из проигрывателя с шипением доносилась музыка Баха. Он остановился, чтобы обернуться на нас, бросить шутку и вытереть лицо. Он запомнился мне вытирающим салфеткой шею, торс, лицо жестами немного хмурыми и удивительно отстраненными, подобными тем, которыми конюхи моют своих лошадей.
Затем он поставил пластинку сначала и, сняв перчатки и свитер, улыбаясь, вышел в середину зала. Зазвучала музыка, он перестал улыбаться, принял позу, развел руки в стороны и посмотрел в зеркало.
Я никогда не видела, чтобы кто-то смотрел в зеркало подобным образом. Люди смотрятся со страхом, удовольствием, стеснением, неуверенностью, но никогда, как посторонние. Нуреев разглядывал свое тело, голову, движения шеи с беспристрастностью, с доброжелательной холодностью, абсолютно новой для меня.
Он бросался, устремлял свое тело, описывал безукоризненный арабеск, вытягивал руки совершенным жестом; он сопровождал движение кошачьей грацией, получая в зеркале отражение одновременно мужской силы и мягкости, смешанных в одном теле, и он сохранял этот холодный взгляд, заинтересованный, но отчужденный.
И все время репетиции, в то время как его тело словно пропитывалось музыкой, в то время как он летал все быстрее и быстрее, выше и выше, казался уносимым неизвестными богами в иные миры грез, он хранил тот самый взгляд. Взгляд хозяина на слугу, взгляд слуги на хозяина, взгляд непостижимый, требовательный и часто почти нежный.
Он начинал два, три раза один и тот же отрывок, каждый раз по-новому и так по-разному красиво.
Затем музыка прекратилась, наконец он остановил ее одним из своих безупречных властных жестов, которыми обладают люди, посвященные в какие-то иные вещи помимо повседневной жизни, и подошел к нам улыбаясь, вытирая теми же рассеянными жестами этот облитый потом, трепетный, задохнувшийся инструмент, который заменял ему тело».
Как никто другой, Рудольф понимал, что этому телу необходимы бесконечные тренажи, чтобы подольше оставаться в форме и сохранять способность к танцу.
