Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

В его голове созревает безумный план. У него в банке есть деньги, их может хватить на

два года хорошей жизни. Пусть она выйдет за него замуж, они поживут два года, а там

можно и развестись.

“ Между нами нет родства душ; это родство душ может быть связано с каким-то романом, с процитированным отрывком, а может быть, это выдумка, но всё же это самое важное на

свете. Разве я могу разговаривать с этим юношей? Нет. Я могу шутить, спрашивать, что он

делал и т. д. Мы даже можем вместе подшучивать над другими, если они глупы или если

мы придумали какую-то шутку, но до действительного понимания очень далеко, увы!”

(Неизданное, запись от 8 июня 1880 года.)

Когда ему приходится уехать по имущественным делам то ли в Бухарест, то ли в Лилль, она дарит ему на прощание медную свинку. По таким свинкам сходит с ума весь Париж, они делаются из золота, из эмали, из камней, из всего на свете, и служат талисманами. Она

хотела подарить ему евангелие от Матфея, но ограничилась свинкой, потому что он не

поймет Матфея.

Когда он возвращается, Мария встречает его крайне презрительно:

- Я не люблю вас. Станьте богатым, тогда посмотрим! Ограбьте банк, а если не можете, ступайте домой и размозжите себе голову о стену!

По-прежнему, рядом с ней и другие потомки других правителей, князья Карагеоргиевичи.

Божидар тоже художник и радуется ее успехам. Он открыл ее фамилию, когда она

представила свою картину в Салон, одному из своих друзей, а тот сообщил журналисту. В

газете было написано, что “мадемуазель Мари Башкирцева отправила свою картину в

Салон” и что ей всего девятнадцать лет, хотя на самом деле двадцать один. Вот они, те два

потерянных года! Девятнадцать лет и она уже участница Салона! Впоследствии ей еще не

раз будет “всего девятнадцать лет”.

Салон не принес ей удовлетворения. Даже вернисаж ей испортила мать, которая ворчала

всю дорогу, а увидев, что картина не покрыта лаком, решила, что кто-то специально

посоветовал дочери не делать этого, чтобы картина выглядела хуже. В который раз уже

Мария записывает в дневник, что выходы куда-нибудь с родными для нее просто мучение, но потом мать выкинет все эти записи из напечатанного текста.

Она начинает снова напряженно работать, начиная свой день с гармонических звуков

арфы, как это делали жрецы Аполлона. Еще 31 марта она дала Жулиану следующую

расписку:

“Я, нижеподписавшаяся, обязуюсь каждую неделю делать голову или академический

рисунок или же этюд в натуральную величину. Кроме того, я буду делать по три

композиции в неделю, если же одну, то вполне отделанную. Если я нарушу

вышесказанные условия, то я уполномочиваю г-на Родольфа Жулиана, художника,

разглашать повсюду, что я не представляю из себя ничего интересного. Marie Russ”.

Для нее согласилась позировать одна американочка из мастерской, Алиса Брайсбен, если

Мария подарит ей портрет. Мария увлекается и собирается сделать картину. Американочка

соглашается удовольствоваться маленьким портретом, оставив Марии большую картину.

Она бы никогда не стала позировать, если бы картину Башкирцевой не приняли в Салон.

Салон начинает приносить дивиденды.

Вспомним, что даже простого упоминания в прессе картины, представленной в Салоне, было достаточно для того, чтобы считалось - художник успешно начал свою карьеру. К

слову, на некоторых западных кинофестивалях существует даже приз “Специальное

упоминание”. В Салоне этому соответствует “Почетный отзыв”.

Глава восемнадцатая

“ВСЕ ЭТО КОНЧИТСЯ ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО ЛЕТ

МЕДЛЕННОЙ И ТОМИТЕЛЬНОЙ СМЕРТЬЮ...”

Мать с Диной еще летом уехали в Россию поздравить с женитьбой брата Павла. Павел

похитил свою невесту под носом у будущего тестя, пока того держали за руки друзья, и

обвенчался. Надо было, чтобы родные собрались все вместе и своим присутствием

освятили и узаконили сей брак. Мария осталась одна с тетей, которая обожала ее и боялась

ездить в Россию, где тянулся нескончаемый процесс по поводу ее состояния. С начала года

здоровье Марии начало ухудшаться. Появился кашель, который доктора считают

нервическим, однако кашель продолжается всю зиму, беспокоит и слух, с марта она стала

хуже слышать.

“Доктор предполагает, что мой кашель чисто нервный, может быть, потому что я не

охрипла, у меня ни горло не болит, ни грудь. Я просто задыхаюсь, и у меня колотье в

правом боку”. (Запись от 17 января 1880 года.)

Надо ехать лечиться, для лечения выбран курорт Мон-Дор. Они живут в маленькой

гостинице, куда за ней являются закрытые носилки. В плаще и костюме из белой фланели

она едет принимать ванну, душ, пить воды, вдыхать пары. Она принялась за лечение, потому что боится оглохнуть, ведь свой чудный голос она уже потеряла.

Но дурная пища способствует дурному настроению. Она находит у себя седые волосы, что

приводит ее в отчаянье. ”Кто возвратит мне мою молодость, растраченную, разбитую, потерянную?”

“У меня так болит все внутри, от шеи к левому уху, что можно сойти с ума. Я не говорю об

этом, а то тетя будет надоедать, но я знаю, что это связано с горлом. Вот уже двадцать

четыре часа я испытываю такую боль, что хочется кричать, совершенно невозможно спать

или что-нибудь делать. Мне приходится даже каждую минуту прерывать чтение. Я думаю, что из-за этой боли жизнь представляется мне в черном свете. Что за горе! Когда же оно

кончится, и навсегда?” (Запись от 27 июля 1880 года. Этой записи нет в русских изданиях, а во французском исключена последняя фраза.)

Когда боль отпускает, она сразу принимается за работу, начинает писать портрет двоих

деревенских детей, но, проработав две недели, бросает картину, так как погода

испортилась. Как только она не поставлена в жесткие условия мастерской, как только над

ней не довлеют обязательства перед учителями, упорство ее пропадает. Побеждает боль, приводящая к апатии. Не надо забывать, что чахотка, это еще и постоянная слабость и

температура.

“У меня никогда не доставало настойчивости довести произведение до конца. Происходят

события, у меня являются идеи, я набрасываю свои мысли, а на следующий день нахожу в

журнале статью, похожую на мою и делающую мою ненужной; таким образом я никогда

не кончаю, даже не привожу в должное состояние. Настойчивость в искусстве показывает

мне, что нужно известное усилие, чтобы победить первые трудности; только первый шаг