Пораженный этими словами, страстным, исповедальным тоном, которым они произносились, я стоял, руки по швам, и поворачивался всем корпусом за ходившим генералом, задирая голову кверху, чтобы при моем маленьком росте смотреть ему в глаза, а не на пуговицы его кителя на животе. Одет он был в советскую генеральскую форму без погон, брюки с красными лампасами на выпуск, на носу – очки в толстой черной роговой оправе. Потом, немножко помолчав и несколько успокоившись, он сел за свой большой письменный стол, на котором ничего не было, предложил и мне также сесть и сказал под конец:
– Но вы, поручик, на своем месте продолжайте свою работу. Может быть, обстоятельства еще и переменятся в нашу пользу. Перевод на Запад, отрицательное явление само по себе, имеет все-таки и свои некоторые положительные стороны: наша живая военная сила на Западе лучше сохранится, и наши люди получат хорошую школу жизни, они увидят другой мир и лучше поймут правильность своего решения.
Так закончилась моя первая «аудиенция» у Власова. Еще раз через год, в декабре сорок четвертого, мне пришлось докладывать ему о положении дел, уже после организации Комитета Освобождения Народов России, затем весной сорок пятого несколько раз я оказывался в одном бункере с Власовым во время дневных налетов на Берлин американской авиации. Это было в предместье Берлина Даюмдорфе на улице Кибитцвег, 9, в доме, в котором помещалась канцелярия Власова и где был и его рабочий кабинет.
Для меня же после этих первых встреч с руководителями движения, Власовым и Трухиным, наступил полный разброд в голове. Что же все-таки делать нам, низовым работникам, непосредственным проводникам, через которых, так сказать, «идея идет в массы»? Пришлось снова идти к Жиленкову. Тот отличался, я уже заметил, большой способностью здраво мыслить и реалистически рассуждать. Он выслушал мои сомнения и рассеял их. Он сказал мне, что ему известно о настроении Власова, и был момент, когда он уже принял решение публично заявить о своем отказе играть роль вождя несуществующего движения.
– Но мы его переубедили, – сказал Жиленков. И, очевидно, прочитав в моих глазах вопрос, добавил: – Мы – это Малышкин, Трухин, Зыков и я. Мы сказали Андрею Андреевичу, что от немцев, от их руководства и нельзя было ждать ничего другого. Все это в порядке вещей. Но не только ведь мы обмануты немцами – наши люди, их сотни тысяч, тоже обмануты немцами – и, выходит, нами тоже! Как же теперь их бросить на произвол судьбы? Пусть Русской Освободительной Армии не существует, но русские люди, которые верят в ее существование, есть, они живут, они воюют и верят в нас. Нам надо держаться до конца вместе с ними. А вам действительно надо продолжать делать свое дело, как вы делали его раньше. Только теперь нужно убедить людей, что переброска их на Запад есть временная мера, а задача освобождения Родины от большевизма остается в силе.
Я спросил Жиленкова по поводу так называемого второго открытого письма Власова по поводу этой переброски, опубликованного в «Добровольце» – газете, которую Жиленков подписывал как главный редактор. В том письме говорилось, что переброска на Запад предпринимается для того, чтобы объединить мелкие воинские отряды и батальоны в полки и дивизии Освободительной Армии, потому что такое переформирование невозможно производить на Восточном фронте из-за растущего нажима красных. Будут ли на самом деле производиться такие формирования, и будет ли наконец командование сформированными силами передано Власову и русскому генералитету?
– Вот вопросы, которые волнуют каждого в наших батальонах. И что нам надо на них отвечать? – спросил я.
И Жиленков ответил, помолчав немного:
– Вам я скажу правду – Андрей Андреевич не только не писал этого письма, но и отказался подписывать его только потому, что немцы не выполнили ни одной его поправки и дополнения и отказались даже обсуждать вопрос о передаче командования. Все письмо составлено и написано немцами и напечатано за подписью Андрея Андреевича по их прямому приказанию. Конкретно – по приказанию Йодля, начальника штаба Сухопутных войск. Это письмо – очередная немецкая подлость в отношении нас, тем большая подлость, что мы стоим в совершенно безвыходном положении – нам ничего другого не остается делать, как проглотить эту очередную порцию гадости и делать наше дело именно в духе этого «Второго письма». Так и передайте Игорю. Впрочем, скоро я его самого вызову сюда. А сейчас спокойно поезжайте назад и успокойте людей. Да передайте Игорю, что мы здесь очень одобряем его намерение: издавать не информационный листок, как планируют немцы, а полноценную газету. Наши материалы, которые будете получать через курьеров, используйте по своему усмотрению, фильтруйте их по мере необходимости, оставляйте место для ваших собственных материалов, заведите корреспондентов по батальонам, больше жизни дайте в газете. Официально, для немцев, называйте ее «военно-информационным бюллетенем», а по существу, по объему и содержанию пусть это будет настоящая газета. Это вы молодцы, оба с Игорем, а вот во Франции и Италии такой номер не пройдет, по-видимому. Ну, да посмотрим…
И с тем я покинул Берлин после первого служебного визита.
Это было просто удивительно, как текла наша жизнь в Дании в те последние месяцы сорок третьего и весь сорок четвертый. Где-то рушились фронты, создавались новые, началось вторжение в Европу, совершилось покушение на Гитлера – все это доходило до нас только как отголоски дальних бурь, как мертвая зыбь от бушующего где-то волнения. Накануне вторжения 5 июня 1944 года была объявлена тревога и полная боеготовность всех частей – нас, пропагандистского штаба это никак не коснулось. Через несколько дней, когда определилось, что вторжение производится через Францию, и эта тревога и боеготовность были отменены. Мы только как в театре, сидя в мягких бархатных креслах, наблюдали издалека за происходившими трагическими событиями. Когда через полтора месяца однорукий и одноглазый маленький полковник фон Штауфенберг взорвал свою неудачливую бомбу под Гитлером, волны террора, прокатывающиеся из конца в конец по всей Германии, докатились до нас в виде слабых всплесков: кто-то арестован из старших офицеров штаба командующего, потом сместили и самого командующего, в наших батальонах арестовали одного-двух офицеров неизвестно за что – они уже никак не могли иметь отношение к покушению на Гитлера. Еще был один очень странный арест. Весной 1944 года вдруг прибыла к нам необыкновенная особа – высокая, очень красивая молодая – лет 22–23 – девушка, русская, москвичка, из интеллигентной и ученой московской семьи с прекрасным знанием немецкого языка. Она рассказала, что была переводчицей в Красной Армии, но рано попала в плен, была доставлена в штаб командования групп Армий «Норд», представлена командующему фельдмаршалу фон Лесбу, тот проникся к ней «отеческими» чувствами и отправил ее в свое имение в Восточной Пруссии на попечение своей жены. Там она и жила в фельдмаршальском имении на положении воспитанницы и члена семьи фельдмаршала, жена которого отнеслась к ней так же хорошо, как и старый маршал. Сейчас, когда русские наступают уже на Восточную Пруссию, фельдмаршал оставил свое имение, вывез, что мог, в Германию, а ее отправил в «Самое тихое место» в Европе, т. е. к нам в Данию. Немцы сделали ее заведующей нашим домом отдыха в Эбельтасрте на берегу Каттегата.
