4. Цlва - звезда. Для высоких стремлений и надежд. Для светлых целей и прямого пути.
5. Цум - орел. Для примера, для образца.
6. Цlмур - звонок, колокол. Чтобы собрать всех в одно место.
7. Цlалкlу - сито, решето. Чтобы отделить и отсеять полновесные зерна от никчемной и легкой шелухи.
Дагестан! Эти семь вещей - семь ветвей на твоем коренастом дереве. Раздай всем своим сыновьям, подари и мне. Хочу быть огнем и солью, орлом и звездой, колоколом и ситом. Хочу иметь честное имя.
Смотрю вверх и вижу небо, сотканное из солнца и дождя, из огня и воды. Мать всегда рассказывала, что из огня и воды был сотворен во время сна сам Дагестан.
ОТЕЦ И МАТЬ. ОГОНЬ И ВОДА
- С огнем не шути! - говорил мой отец.
- В воду камни не бросай, - просила мама.
Разные люди по-разному вспоминают своих матерей. Я ее помню утром, днем и вечером.
Утром она с кувшином, полным воды, возвращается с родника. Несет она воду как что-то самое драгоценное. Поднялась по каменным ступенькам, опустила кувшин на землю, начинает разжигать огонь в очаге. Разжигает она его как что-то самое драгоценное. Глядит на него не то с опаской, не то с восхищением. Пока огонь разгорается как следует, мать качает люльку. Качает она ее как что-то самое драгоценное. Днем мать берет пустой кувшин и идет к роднику за водой. Потом разжигает огонь, потом качает люльку. Вечером мать приносит воду в кувшине, качает люльку, разжигает огонь.
Так делала она каждый день весной, летом, осенью и зимой. Делала неторопливо, важно, как что-то самое нужное, драгоценное. Идет за водой, качает люльку, разжигает огонь. Разжигает огонь, идет за водой, качает люльку. Качает люльку, разжигает огонь, идет за водой. Так я вспоминаю свою маму. Идя за водой, она всегда говорила мне: "Посмотри за огнем". Хлопоча с огнем, наказывала: "Не опрокинь, не пролей воду". А еще говорила, убаюкивая меня: "Отец у Дагестана - огонь, а мать - вода".
Наши горы и правда похожи на окаменевший огонь. Итак, поговорим об огне.
О камень камнем ударь - вспыхнет искра огня.
Скалу со скалой столкни - вспыхнет искра огня.
Ладонь о ладонь ударь - вспыхнет искра огня.
Слово со словом столкни - вспыхнет искра огня.
Пальцами на зурне сыграй - вспыхнут искры огня.
В глаза зурнача и певца погляди - увидишь искры огня.
Даже папаха горца, сшитая из шкурки ягненочка, отливает искрами огня, особенно если ее погладишь.
Когда горец в такой папахе выходит на свою крышу, на соседней горе начинают таять снега.
И сам снег искрится огнем. И рога тура, остановившегося на рассветном гребне горы, отсвечивают огнем. И закатные скалы плавятся в красном огне.
Огонь и в словах горской пословицы, и в слезе горянки. На конце винтовочного ствола и на лезвии кинжала, выхватываемого из ножен. Но самый добрый и самый теплый огонь - в сердце матери и в очаге каждой сакли.
Когда горец хочет сказать о себе хорошее или попросту похвалиться, он говорит: "Ни к кому еще не приходилось мне заходить за огнем".
Когда горец хочет сказать о каком-нибудь нехорошем, неприятном человеке, он говорит: "Дым, выходящий из трубы, не больше крысиного хвоста".
Когда ссорятся две пожилые горянки, одна кричит: "Да не загорится огонь в твоем очаге". "Да потухнет у тебя в очаге и тот огонь, который уже горит", - отвечает другая.
Желая сказать о храбреце, говорят: "Это не человек, а огонь!"
Выслушав холодные и скучные стихи одного молодого человека, мой отец сказал: "Все в стихах как будто бы есть. Может же так быть, что есть сакля, есть очаг, есть дрова, есть котел, есть даже мясо в котле. Но огня нет. В сакле холодно, в котле не кипит, мясо невкусно. Нет огня - нет и жизни! Итак, твоим стихам нужен огонь!"
У Шамиля однажды спросили: "Скажи, имам, как могло случиться, что маленький полуголодный Дагестан веками мог сопротивляться могущественным государствам и устоять против них? Как мог он целых тридцать лет бороться с всесильным белым царем?"
Шамиль ответил: "Дагестан никогда бы не выдержал такой борьбы, если бы в груди его не горело пламя любви и ненависти. Этот огонь и творил чудеса и совершал подвиги. Этот огонь и есть душа Дагестана, то есть сам Дагестан.
Я сам кто такой? - продолжал Шамиль. - Сын садовника из далекого аула Гимры. Я не выше ростом и не шире в плечах, чем другие люди. В детстве я и вовсе был хилым и слабым мальчиком. Глядя на меня, взрослые качали головами и говорили, что долго не протяну. Сначала я носил имя Али. Но когда я хворал, это имя заменили Шамилем, надеясь, что вместе со старым именем уйдет и моя болезнь. Я не видел большого мира. Я не воспитывался в больших городах. Я не был обладателем большого добра и богатства. Учился я в медресе в своем ауле. Родители, навьючив осла, послали меня на Темир-Хан-Шуринский базар продать гимринские персики. Долго я ходил вместе с ослом по каменистым горным тропинкам. И вот что однажды произошло. Давно это было, но я не забываю, да и не хочу забывать. Потому что в эту минуту проснулся мой дух - мой огонь. В эту минуту я и стал Шамилем.
Неподалеку от Темир-Хан-Шуры, на краю одного аула, меня встретили юноши-озорники, которым вздумалось посмеяться надо мной. Один схватил папаху с моей головы и отбежал с ней. Другие, пока я догонял обидчика, начали развьючивать моего осла, снимать с него корзины с фруктами. Все они хохотали и развлекались моим беспомощным и растерянным видом. Не понравились мне их шутки, и незнакомый доселе огонь вспыхнул во мне. Я выхватил из ножен мой кинжал с белой костяной рукояткой. Того, кто убежал с моей папахой, я догнал у ворот аула. Свалив его в грязную канаву, я приставил острие кинжала к его горлу, и он запросил пощады.
- А ты не шути с огнем.
Оставив шутника в грязной канаве, я оглянулся. Те, что рассыпали мои персики, разбежались в разные стороны. Тогда я поднялся на крышу и крикнул:
- Эй, вы! Если не хотите обжечь свои животы об огонь моего кинжала, сделайте все как было.
Шутники не заставили меня дважды повторять мои слова.
В тот же день на базаре я слышал, как старики говорили: "Об этом юноше мы еще услышим".
А я надвинул на брови свою папаху и, понукая моего доброго ослика, отправился дальше. Разве я хотел шума и драки? Они сами вывели меня из терпения, высекли из сердца огонь.
Потом прошли годы. Однажды утром я работал в саду. Засучив рукава, таскал снизу на скалу чернозем и рассыпал его вокруг каждого деревца. Таскал землю я старой папахой. К этому времени уже несколько ран было на моем теле. Я их получил в разных схватках. И вот приходят ко мне люди, наши горцы из других аулов, даже очень далеких, и говорят, чтобы я седлал коня и надевал оружие. Мне не хотелось вооружаться, я отказывался, потому что садоводство любил больше, чем войну.
