Сережа-Эрнст был сыном политэмигранта, австрийского коммуниста. В мои школьные годы я повидал их немало. «Шуцбундовцы» — так их называли. Что такое шуцбунд я раньше знал, но теперь не помню. Дети шуцбундовцев учились сначала в немецкой школе — до войны была такая в Москве. Когда же ее в пору ежовщины прикрыли (и учителей, и родителей школьников почти всех пересажали), ребят перевели в обычные школы — в нашей училось двое или трое.
Сережа рассказал мне свою грустную историю.
Как только началась война, ему предложили добровольно отправиться в немецкий тыл разведчиком. Сбросили на парашюте где-то над Германией, дав задание: пробраться в Вену, где была явка.
Немецкий язык был для него родным. Маленький, щуплый, по документам он числился членом гитлерюгенда — молодежной нацистской организации. Не учли только одного: без взрослых ребятишки из гитлерюгенда путешествовать по стране обязаны были в форме. Взрослого при парнишке не было. Он был в штатском костюме — слава богу, хоть не советского производства. Правда, кепочка на нем была английская, что не намного лучше: при первой же проверке документов на вражескую кепку обратили внимание. Сережа не растерялся: объяснил, что отец служил в той части, которая первой вошла в Париж, и кепку прислал оттуда — как сувенир. Ему поверили. Поругали за то, что не в форме и отпустили.
Кепочку он выбросил. Но всё равно, рано или поздно Сережа должен был попасться — что и произошло. В немецкой тюрьме его быстро раскололи и перевербовали. Через него в Москву потёк ручеек дезинформации — обычный трюк всех разведок мира. Это не помешало Советской Армии победить.
После победы Сережу в советской тюрьме раскололи с такой же легкостью, как в немецкой. Свой четвертак — двадцать пять лет срока — он честно заработал и потому не роптал на судьбу. А мне его было очень жалко…
Интеллигенция, согласно учению Маркса-Ленина — прослойка. В Минлаге прослойка эта была толще, чем в других лагерях. Попадали сюда и ученые мирового класса. Юлик рассказывал, что на 5-м он слышал отрывок спора, который вели два почтенных старца, пронося мимо него носилки с мусором:
— Но это же был паллиатив, согласитесь!!
В одном из спорящих он узнал знаменитого египтолога Коростовцева.
За недолгое свое пребывание в Сангородке я мало с кем из местной интеллигенции успел пообщаться. Почти всё свободное время проводил с Каплером, а свободного времени хватало: в ожидании отправки на шахту нас редко гоняли на работу.
Алексей Яковлевич был одним из самых уважаемых людей на ОЛПе. Уважалась и сама его должность «посылочного бога» (а про счетовода продстола зеки говорили: «хлебный бог»). Но Каплера любили не за должность.
Доброжелательность, которая была, возможно, главным талантом Каплера, воплощалась в добрые дела везде — и на свободе и в лагере. Знавшие его в Москве помнят, сколько начинающих сценаристов он за ручку привел в кинематограф. А на пятом все знали, что это он придумал «извещения».
Я уже говорил, что зекам Минлага разрешалось отправлять только два письма в год. А получать можно было сколько угодно — и писем, и посылок. Связь оказывалась односторонней. Домашние мучились неизвестностью, гадали: дошло ли письмо? Дошла ли посылка? И вообще — жив ли?.. В придуманный Каплером текст на узеньком типографском бланке «Посылку выдал…….. Посылку получил……..» нельзя было вписать ни слова — даже «спасибо». Но подпись-то там была, была дата — значит, жив пока еще!.. Слали посылки, конечно, не всем, но многим.
Выдавались они в присутствии надзирателя, чтоб не проскочило что-нибудь недозволенное. Проскакивало, конечно. Можно было, например, туго свернутую тридцатку засунуть с тыльного конца в тюбик с пастой. Или вложить ее в пачку махорки и аккуратно заклеить — голь на выдумки хитра. Вот со спиртным было сложней.
Одному мужичку прислали из деревни посылку. В ней оказалась бутылка с мутноватой жидкостью и приклеенной бумажкой, на которой трогательно корявыми буквами выведено: «малако». А на дне бутылки — слой белого порошка с палец толщиной. Это наивные сельские жители забелили самогон зубным порошком. Взболтали — получилось похоже, но за время пути порошок выпал в осадок. На глазах у получателя — и у Каплера, и у меня — вертухай вылил самогон на землю. Спасибо, хоть акт не составил.
В ту пору самому Каплеру жилось неплохо. Заведующий пекарней (по воле — инженер-полковник) нет-нет, да принесет ему белого хлеба — из чистой симпатии. И почти каждый из получавших посылку чем-нибудь угощал Алексея Яковлевича — это была как бы символическая жертва доброму богу почты. А Каплер угощал меня. Мне неловко было, я даже перестал заходить в посылочную. Но он или сам разыскивал меня, или посылал на поиски своего помощника, тихого человечка со смешной фамилией Компас.
Подкармливал Алексей Яковлевич не одного меня. Каждый день ходил в больницу к чахоточному интеллигентному немцу, гитлеровскому дипломату Валленштейну. Немец был интересен Каплеру: потомок шиллеровского Валленштейна! Они часами разговаривали — по-французски. Перед смертью Валленштейн сказал своему кормильцу: да, в национальном вопросе Гитлер был глубоко неправ!
В последние годы наши газеты много писали про Валленберга, шведского дипломата, спасавшего в Австрии евреев, арестованного чекистами и исчезнувшего без следа. В Швеции не теряют надежды, что след еще отыщется. Вот и недавно, по сообщению одной из московских газет, некая Валентина Григорьевна Павленко вспомнила, что видела Валленберга в лагере на станции Козье Северной железной дороги. А я думаю: не Валленштейна ли она видела? Спутать легко: тоже дипломат, фамилия похожа. И странная станция Козье — не Косью ли это в Коми АССР?
Валленштейн был, в общем, симпатичен и мне — чего не скажу про его дружка Мюллера фон Зайдлиц (которого за педерастические наклонности быстро переименовали в Мюллера фон Задниц). Этот был патологический лжец: выдавал себя за американца, зачем-то наврал, будто провез через все этапы «For whom the Bell tolls»— «По ком звонит колокол» — видимо, узнал, что мне очень хочется прочитать эту книжку. Для достоверности он добавил, что вез ее в переплете с русского романа «Отцы и дети» — детали для лжецов великое подспорье! Никакого Хемингуэя у него, разумеется, не оказалось… Такое бессмысленное и бескорыстное вранье встречается довольно часто: это, наверно, легкое психическое расстройство.
А по-английски фон Задниц говорил очень хорошо, хотя и с сильнейшим немецким акцентом.
Моим американским произношением я в те поры очень гордился. Да и Каплеру приятно было: вот какие ребята у нас по ВГИКе! Он даже продемонстрировал меня Фридману, американскому еврею, преподававшему язык в МГИМО. Тот послушал немножко и кисло сказал: «три». Увидел наши с Каплером огорченные лица и выдавил из себя: «С плюсом?.. Нет.»
