опыта».
Я обомлела. Я еще не слишком хорошо знала имени отчества председателя похоронной комиссии по случаю смерти Брежнева, а тут человек уже и большую цитату нового лидера произнес без бумажки. В то же время слова были в целом о важности прогресса, вроде бы в мою пользу, и я ему простила. (Постфактум понимаю, что если бы эта линия на продуманную поддержку инноваций поддерживалась и в период перестройки, может, и не было бы тех разрушений «несущих конструкций», которые привели к разрухе страны). Однако несколько других демагогов, включая начальника ЦЗЛ, с не менее красивой аргументацией, доказывали потенциальные опасности для агрегата и завода, если займутся этим прогрессом, то есть новыми сталями.
Представители ИЧМ молчали.
Однако после окончания совещания, когда я поделилась своим потрясением по поводу цитирования только что назначенного Андропова, представитель ИЧМ Владимир Яковлевич Савенков, который отличался своим пристрастием к биологии, философски ответил:
– Ну что вы хотите, Нина Михайловна. Все биологические системы руководствуются стремлением к выживанию. Товарищ выживает таким образом.
Назавтра, в четверг утром, мы опять встречались с Мовшовичем, который выглядел очень грамотным специалистом, но нежелание излишних проблем превалировало, и все мои попытки его переубедить оказались безуспешными.
После обеда уехала в Кривой Рог, где у меня была назначена на пятницу встреча с Главным инженером Криворожского комбината Никитенко, которую помог организовать его бывший сокурсник и приятель Виталий Пилюшенко, заместитель начальника ЦЗЛ Донецкого металлургического завода.
На ДМЗ нам в выплавке бористой стали отказали еще в ноябре, и Пилюшенко позвонил Никитенко на Кривой Рог, чтобы как-то смягчить мое разочарование. (Мы дружески контактировали с ним на разных металловедческих форумах, работали вместе в комиссии по фрактографии, поэтому я рассчитывала на его не сложившуюся помощь в решении наших проблем с выплавкой стали на их заводе).
Коллеги из ИЧМ проводили меня к поезду, но сами уезжали только завтра:
– Нет смысла приезжать сегодня (до Днепропетровска было 85 км) и выходить на работу на один день.
Я внутренне ухмыльнулась на предмет их недельного пребывания в Запорожье, но смолчала. Я несколько раз бывала в ИЧМ, каждый раз вынося двойственное впечатление о его сотрудниках. Еще на предзащите Лиды Сторожевой я отметила высокий уровень их профессионализма, отличного знания литературы, но во всех реальных действиях (мы с ними пересекались в Липецке, на ММК, на ВАЗе) была заметна какая-то замедленность и предельная осторожность.
Поездка в Кривой Рог была поначалу плодотворна. Никитенко был довольно молодым и по возрасту прогрессивным человеком, однако оказалось, что он на комбинате недавно и при всем желании помочь нуждался в поддержке сталеплавильщиков. Я билась изо всех сил, потому что тогда это был поиск выхода из тупика, куда нас загнали Иводитов с Тишковым в Череповце. Основное и понятное мне опасение криворожцев было связано с недостаточной отсечкой шлака и реальной опасностью окисления ферробора еще до момента контакта со сталью. Бористых сталей они не плавили, и ферробора соответственно у них тоже не было.
Я поехала доставать ферробор и советоваться со своими специалистами. Однако был самый конец декабря, пятница, и билетов в Москву не было никаких. Пришлось вернуться к Никитенко, и он последовательно звонил в свои службы, потом в разные места, пока не добрался до нужного человека в обкоме партии, который и дал необходимые мне указания для получения брони в железнодорожной кассе. В кассе, как и ожидалось, билетов не было никаких, и неистовая толпа готова была растерзать проходящих сквозь нее к кассе за билетами с заветным словом «бронь».
В купе нас ехало четверо. Как потом выяснилось, все получили билеты сегодня: один из пассажиров был зубной врач, вторая – директор магазина, третий – местный учитель, на которого все смотрели вопросительно с явным недоумением.
В Москве после некоторых обсуждений придумали защитить от окисления комки ферробора (на время контакта с кислым шлаком) алюминием, и вся группа села заворачивать двадцать килограмм десятиграммовых кусков ферробора в алюминиевую фольгу, купленную в хозяйственном магазине.
Сложили в мешок и, созвонившись, поехали с Сашей Борцовым опять в Кривой Рог уже в середине января.
Положили мешок в углу сталеплавильной лаборатории, подготовились обсуждать рабочий план выплавки и разливки.
Однако начальник лаборатории сказал, что совещания не будет и выплавки нашей стали тоже.
– Извините, что мы вам не сообщили заранее: мы пришли к окончательному решению только вчера. Нам и самим было интересно попробовать поиграться с бором. Но наш основной продукт – арматура. Много поставляем упрочненной с прокатного нагрева. Заказчики давно просят попробовать бористые стали. Если мы для вас удачно выплавим, это не скроешь, и нам уже не отвертеться никакими разговорами про окисление бора в шлаке. Но они заворачивать ферробор в «золотце» как конфетки не будут.
Разговор был на самом деле длинным, но мы поняли, что круг замкнулся: почти такую же мотивировку отказа мы ранее получили на Донецком металлургическом комбинате. Оставили мешок с ферробором в углу комнаты и уехали.
На Украине ничего не получилось. Надо было готовиться к следующему раунду борьбы с Череповцом, в котором удалось победить (см. выше).
После прочтения моей книжки Женя Шур спросил, почему я не упомянула Романива.
На самом деле, с профессором Олегом Николаевичем Романивом были связаны три наиболее запомнившихся эпизода: моя поездка во Львов, семинар в Славско, день похорон Брежнева и тот факт, что он меня подвел на моей докторской защите.
В 1975-м году мы поехали с Игорем Юшкевичем во Львов знакомиться с оборудованием и используемыми методами фрактографии в лаборатории физико-механического института, которой руководил профессор О. Н. Романив. Помню, когда, постучавшись, вошли в его кабинет, он прервал свой разговор по телефону словами:
– Хвылиночку…
Это было неожиданно, но потом мы поняли, что во Львове, в отличие от привычных нам Киева и Харькова, многие разговаривают на украинском.
Романив отлично говорил и на русском, был очень галантным, «западным» в моем представлении человеком. Он только что опубликовал в соавторстве со своим аспирантом Юрием Зима книгу по фрактографии, нам было интересно встретиться и с Юрой. В целом, поездка была не только интересной, но и полезной. С Юрой мы подружились. В то время одним из аспирантов Романива был Алик Ткач, который занимался интересовавшей меня механикой разрушения, и мы впоследствии сделали интересную совместную работу.
И Алик и Юра несколько раз приезжали к нам в Москву, останавливались у нас дома, иногда приезжал в Москву и Романив.
В это время мы с Женей Шуром увлеклись фрактографией, обзавелись сканирующими микроскопами. Марк Львович Бернштейн
