Ознакомительная версия.
— Вы, наверное, единственный из всех работавших с нелегалом Марком, кто может сейчас рассказать о нем не только как о разведчике. Понимаю, что встречи были и скоротечны, и рискованны. Но ведь возникали же разговоры и доме, близких, о возвращении.
— Конечно. Однажды где-то далеко, на берегу океана мы с Марком говорили долго, откровенно и, что случается редко, на русском. Передал я ему письмо от жены. И тут суровый нелегал, никогда своих чувств не выдававший неожиданно обратился с неуверенной просьбой: «Расчувствовался. Все время один. Знаете, я очень тоскую по дому. Нельзя ли как-нибудь так устроить, чтобы я смог увидеться с женой? Посмотрел на нее хоть издали, как она идет.…»
— Но ведь в принципе это же было возможно?
— Спросил, как ему это видится. Он говорит, ну хотя устроить ее на ту же работу в представительство ООН на какую-нибудь должность? А я-то знаю, что увидев жену, вряд ли можно будет устоять и не предпринять попытки организовать личную встречу и так далее.
Я замолчал, задумался. И мысли мне в голову пришли те же, что и резиденту — нелегалу. Сначала визуальная встреча, затем где-нибудь в кафе, а потом, возможно, и встреча в мотеле. И словно в такт моим мыслям прозвучало от Марка глухое: «Да, а потом встреча, маленькая гостиница — «наружка», их спецслужбы. Нет, ничего не надо, забудьте». Я его таким никогда — ни до, ни после не видел. И впервые за годы совместной работы по щеке нелегала скатилась слеза. Он ушел к океану, всматривался во что-то ему одному ведомое. Вернулся: «Понимаю, это — несбыточная мечта, но приходит иногда в голову». Больше похожих просьб не звучало. Похожие чувства испытывали наверняка и другие, отлученные от родины нелегалы.
— А помните, Юрий Сергеевич, знаменитый эпизод из «Семнадцати мгновений весны», когда Штирлицу устраивают вот такую встречу с женой?
— Может, писатель Юлиан Семенов, который знакомился в архивах с нашими материалами, наталкивался на нечто подобное. Я об этом в своем отчете написал.
— Юрий Сергеевич, а как вообще складывается личная жизнь нелегала заграницей? Некоторые едут семейными парами, как Герой Советского Союза Геворк Вартанян и его жена Гоар, или супруги Федоровы… Ведь одному же — действительно тоска смертная. Не возникает ли мысли обзавестись связями, может, и семьей?
— Мне сейчас об этом трудно говорить. Но представьте себе, что мне, как работнику, приблизительно такой вопрос был задан, попросили из Центра, узнать, как там у товарища Марка с личной жизнью. Ведь сколько лет все один и один. Нет ли у него кого-то рядом. Преодолев колоссальную неловкость и выбрав, как мне казалось, удачный момент, был вынужден осведомиться, пусть и деликатно. И я, испытывая колоссальную неловкость, был вынужден спросить его об этом. Марк мое смущение заметил. Подбодрил даже, «не смущайся, вопрос вполне понятный. Но я могу твердо ответить, что верю, вскоре встречусь с семьей, и никаких других наклонностей или желаний у меня не было и нет». Вот так.
Потом, когда мы уже садились в машину, взявшись за ручку двери, он вдруг: «Скажите, а что, у нас начальство сменилось?». Я поразился, ведь точно сменилось и совсем недавно. но как догадались? Марк грустно улыбнулся: «Да ничего страшного. Просто каждый раз, когда они меняются, то ко мне обязательно тактично с этим вопросом. Не красней, я уже привык».
И еще раз мы с ним заговорили о доме, когда встречались не в Нью-Йорке, а на берегу океана. Обсудили всевозможные наши вопросы, и смотрю я, Марк словно окаменел, просто как памятник, как статуя, вглядывается в океан. Мы долго молчали. А потом он вздохнул: «Там моя родина, мой дом».
Я пишу стихи. Одно, навеянное той нашей встречи посвятил ему. Вот отрывочек:
Ощутить как меняются блики и краски,
Шум и буханье волн и спокойствия миг.
И побыть одному хоть минутку без маски,
Неизбежной, не нашей, к которой привык…
Я проработал в Штатах без всяких отпусков больше пяти лет. А приехал еще в 1948-м. Потом вернулся, снова уехал. Передал Вильяму Генриховичу уже в 1963-м, когда он все-таки вернулся.
— Юрий Сергеевич, а вы знали тогда, какие конкретно сведения передавал Абель?
— Нет, у нас это не принято. Все Марком переданное мы отправляли в Центр.
— Я знаю, что вы работали со многими ценнейшими нашими агентами, с разведчиками-нелегалами. А каково все-таки место Фишера-Абеля в этом славном ряду?
— Прежде всего в этом, как вы говорите, ряду я бы назвал тех, с кем свела судьба. С Моррисом и Лонной Коэнами меня многое связывало. Они добыли для нас ценнейшие сведения, вывезя материалы прямо из сверхзасекреченного американского городка Лос-Аламоса, где велись работы по созданию первой атомной бомбы. Я бы причислил к этой плеяде и Вильяма Генриховича Фишера. Специфика службы такова, что не все из им сделанного обнародовано. Но его неоднократно награждали, а в разведке в то время поощрения были нечасты. Даром не награждали.
— Но среди всего обилия наград нет одной, самой важной. Человек, ставший символом советской внешней разведки, так и получил звания Героя.
— Коэны тоже не дождались этого звания при жизни, награждены посмертно — они Герои России. И в отношении Вильяма Фишера эта, быть может, ошибка тоже исправима.
— Юрий Сергеевич, у меня ощущение, что и вас награды и звания несколько обошли. Вы как бы растворились в атмосфере всей этой секретности, закрытости…
— У меня полковника 50 лет выслуги и несколько орденов. Еще в 1948-м в Нью-Йорк, где я служил, приехала делегация — писатель Фадеев, кинорежиссер Герасимов, академик Опарин. Мне, как молоденькому сотруднику посольства поручили ее сопровождать. И помимо всего прочего, пошли мы, как попросил Герасимов, в китайский ресторан. Разрезает Фадеев поданный на десерт бисквит, а там ленточка. Просит меня перевести, что на ней написано: вас ждет успех. У Опарина — тоже нечто похожее. И тогда Герасимов обращается ко мне: «А что у вас в бисквите? На моей ленточке значится: never be afraid — никогда ничего не бойся. Прямо дали мне американцы благословение. Очень оно было кстати. Я им воспользовался».
— И вы всегда спокойно шли на встречи, операции?
— У нас с вами разговор получился честный. И скажу вам. Что я волновался всегда, когда готовил операцию, волновался перед тем как провериться — есть ли наружное наблюдение, обеспечена ли безопасность перед встречей. Волновался, но до порога. Как только переступал порог резидентуры, уходил из нашего прикрытия, то сказать, что я чего-то боялся или так уж волновался — нельзя. Концентрировался на определенной работе, сосредотачивался на определенных шагах, действия, которые были запланированы. Иначе у нас — нельзя. И выполняем мы свою работу не ради наград и генеральских званий.
Ознакомительная версия.
