Анатолий Наумов - Посмертно подсудимый

Последние допросы участников дуэли и противоречия в их показаниях

10 февраля Дантес в третий раз был допрошен. По сути дела, судебное следствие решило уточнить два обстоятельства, и в числе других подсудимому были заданы следующие вопросы: «…B каких выражениях заключались письма, писанные Вами к Г-ну Пушкину или его жене, которые в письме, им написанном к Нидерландскому Посланнику Барону Геккерену, называет дурачеством? Какие именно были условия дуэли и на чьих пистолетах стрелялись Вы?»

Разумеется, что Дантес продолжал свою линию поведения, которая заключалась в отрицании им своего поведения как провоцировавшего дуэльный вызов Пушкина. На эти вопросы он ответил следующим образом:

«…Посылая довольно часто Г-же Пушкиной книги и театральные билеты при коротких записках, полагаю, что в числе оных находились некоторые, коих выражения могли возбудить его щекотливость как мужа… пистолеты из коих я стрелял были вручены мне моим Секундантом на месте дуэли; Пушкин же имел свои… выше помянутые записки и билеты были мной посылаемы к Г-же Пушкиной прежде нежели я был женихом».

Совсем по-иному поведение Дантеса и его приемного отца оценил на допросе от 11 февраля Данзас:

«… Когда Г-н Геккерен предложил жениться на свояченице Пушкина тогда, отступив от поединка, он (Пушкин. – А. Н.), однако ж, непременным условием требовал от Г-на Геккерена, чтоб не было никаких сношений между двумя семействами. Невзирая на сие Гг. Геккерены даже после свадьбы не переставали дерзким обхождением с женою его, с которою встречались только в свете, давать повод к усилению мнения, поносительного как для его чести, так и для чести его жены. Дабы положить сему конец он написал 26 января письмо к Нидерландскому Посланнику, бывшее причиною вызова Г. Геккерена. За сим Пушкин собственно для моего сведения прочел и самое письмо, которое, вероятно, было уже известно Секунданту Г. Геккерена…»

Как видно, лицейский товарищ поэта уже прямо обвиняет не только Дантеса, но и его приемного отца в создавшейся накануне дуэли ситуации и обращает внимание на их недостойное отношение к жене Пушкина и после женитьбы Дантеса. На следующий день, т. е. 12 февраля, произошел четвертый допрос Дантеса, и уже в постановке вопроса, сформулированного военно-судной комиссией подсудимому, видно, что судьи приняли за истину показания Данзаса и согласились с его трактовкой преддуэльных событий и поведения Дантеса, спровоцировавшего, по их мнению, вызов Пушкиным наглого кавалергарда. Дантесу был задан следующий вопрос:

«…Не известно ли вам, кто писал в ноябре месяце и после того к Г. Пушкину от неизвестнаго (имеются в виду анонимные. – А. Н.) письма и кто виновники оных, распространили ли вы нелепые слухи, касающиеся до чести жены его, вследствие чего тогда же он вызвал вас на дуэль, которая не состоялась потому, что вы предложили ему жениться на его свояченице, но вместе с тем требовал от вас, чтоб не было никаких сношений между двумя вашими семействами. Несмотря на сие вы даже после свадьбы не переставали дерзко обходиться с женою его, с которою встречались только в свете, давали повод к усилению мнения поносительного как для его чести, так и для чести жены его, что вынудило его написать 26 Генваря письмо к Нидерландскому Посланнику, бывшее причиною вызова вашего на дуэль».

В постановке вопроса отметим лишь несколько моментов. Во-первых, суд пытался установить авторство анонимных писем, полученных Пушкиным в ноябре (дипломы рогоносца), а также более поздних (несохранившихся). Во-вторых, суд исходил из того, что именно эти письма явились поводом к ноябрьским дуэльным событиям. В-третьих, судьи взяли за основу оценки этих событий их трактовку самим Пушкиным в его письме к нидерландскому посланнику (январь 1837 г.) и его лицейским товарищем Данзасом (стоит только обратить внимание на дословное совпадение некоторых предложений, формулирующих вопросы военно-судной комиссии Дантесу, и фраз из предыдущего допроса Данзаса).

Разумеется, сам Дантес в своем ответе все отрицал:

«Мне неизвестно, кто писал к Г. Пушкину безымянные письма в ноябре месяце и после того, кто виновники оного, слухов нелепых, касающихся до чести жены его, я никаких не распространял, а несогласен с тем, что я уклонился от дуэли предложением моим жениться на его свояченице… что же касается до моего обращения с Г-жою Пушкиной… не имея никаких условий для семейных наших сношений, я думал, что был в обязанности кланяться и говорить с нею при встрече в обществе как и с другими дамами… К тому же присовокупляю, что обращение мое с нею заключалось в одних только учтивостях… и не могло дать повода к усилению поносительного для чести обоих… и написать 26 Генваря письмо к Нидерландскому Посланнику».

Как видно, линия поведения Дантеса прежняя – все отрицать. К этому времени военно-судная комиссия пришла к выводу, что она разобралась в существе дела и степени вины каждого из подсудимых, и 13 февраля вынесла определение об окончании дела:

«Комиссия военного суда… определила привести оное (т. е. дело о дуэли. – А. Н.) немедленно к окончательному решению, сочинить из него выписку, прибрать приличные к преступлению подсудимых законы, на основании оных заключить Сентенцию с подсудимых… в том, что им при производстве суда сего никаких пристрастных допросов чинено не было, взять на основании Указа 6 ноября 1804 года подписку, о прикосновенности иностранных лиц, о мере прикосновенности их составить особую записку и потом дело представить на благоусмотрение по команде».

Документ этот составлен в соответствии с действовавшим тогда уголовно-процессуальным законодательством. Однако далее в деле помещена не выписка из дела, предшествовавшая сентенции или приговору, а совсем другой документ, представляющий известный интерес не только доказательственного плана, но и в уточнении некоторых преддуэльных событий и их трактовке военной-судной комиссией по делу о дуэли.

Следователь и судьи считали, что дело подлежит завершению вынесением приговора подсудимым. Однако аудитор Маслов был другого мнения. Он подал официальный рапорт в военно-судную комиссию, и она, изучив его, вынесла определение:

«О заслушивании в комиссии рапорта Аудитора Маслова о том, что он считает неизлишним истребовать от вдовы Камергерши Пушкиной некоторые объяснения, а как Комиссия при слушании вчерашнего числа дела имела оные в виду, нашла дело довольно ясным, то, дабы без причин не оскорблять Г-жу Пушкину требованием изложенных в рапорте Аудитора Маслова объяснений, определила, приобщив помянутый рапорт к делу, привесть оное к окончанию…»