Бабушка любила Сергея Никитина и говорила, что он — красавец.
У Никитина костюмчики всегда только из Москвы. Он умел носить их. И бабушка благоговела перед никитинским комильфо. Фатьянов тоже придавал значение одежде, но непервостепенное. Одевался он без особого лоска, мог быть безалаберным в зависимости от настроения.
Но ватрушку нахваливали оба одинаково.
И тогда Алексей, чтобы угодить бабушке, садился за пианино. Играл он всегда, песни пел. Иногда он проигрывал арпеджио, начинал петь и говорил невзначай:
— Вот я вам сейчас сыграю песню. На нее Василий Павлович Соловьев-Седой музыку еще не написал.
И в словах этих не было ни иронии, ни издевки, ни обиды. Он чувствовал песню, композитору легко было работать с заданной интонацией. Сам же поэт был настолько одарен, что он дарил мелодии, словно доставал из кармана горсть семечек или папиросу из портсигара.
И в тот первый раз, увидев инструмент, Алексей начал музицировать. Его игра не была профессиональной, но песня угадывалась. Он спел новую, еще не записанную на радио песню «Не плачь, красавица, вода и так соленая»… Все были удивлены, что эту мелодию он сочинил сам.
— Иногда приходится и композиторам подсказывать, — Сказал он в ответ на паузу замешательства. — У нас в Малом Петрине все парни — гармонисты-слухачи! Разве что рождаются без гармони!
Все, разумеется, ждали минуты, когда Фатьянов начнет читать новые стихи. Они были о Петрине. Поэт поднялся и среди прочего прочел:
И кошки на окошке дуют в желтые усы…
Кто-то из молодежи фыркнул. Фатьянов обиделся, повел глазами, увлекся винегретом.
Там вывеска портного, словно радуга пестра, —
прозвучало в следующем стихотворении, и снова кто-то хохотнул недобрым смехом.
Он опять обиделся, глазами повел и отвернулся сторону.
Все замолчали. Веселого парня кто-то ткнул в бок с намеком на то, что нужно бы вести себя поскромнее.
— Ты бы его еще вилкой! — Пожалел парня недремлющий Фатьянов и так засмеялся своим заразительным слезным смехом, что начался повальный хохот.
Выскочила с кухонки привыкшая к шуму бабушка и тоже смеялась, не зная, в чем причина смеха.
А потом огородами все провожали Фатьянова до самого Петрина.
И одну за другой пели любимые фатьяновские песни.
Было уже темно, гасли окошки с одинаковыми белыми занавесками, с керосиновыми лампами за ними. Любопытные невидящие глаза всматривались в эту темноту из-за стекла, пытаясь распознать компанию, влачащуюся по огородам с нескончаемой песней…
Так Алексей Иванович впервые побывал в доме Ивана Симонова. А потом уже не мог побывать в Вязниках и не погостевать там.
Вот типичная картинка тех лет.
Рабочая улица. Ребятишки возятся в пыли, взбивают ее городошными битами, бабками. У одного парнишки отец — столяр, он сделал отличные городки. Вся улица играет. Но вдруг замирает ребятня, заслышав отдаленный сигнал автомобильного клаксона. Это еще не «Робеспьер», еще не время. Будто едет где-то «легковушка» — большая радость и редкость в этих краях!
И вот — подъезжает «Победа».
Из нее неторопливо выходят Фатьянов, Уварин, Никитин. Они некоторое время смотрят на ребят, как взрослые дяди. И вдруг:
— Ну-ка, ребята, что это у вас?
Дети услужливо показывают городошные фигуры.
— Давайте их сюда! Примете нас? — Становятся они во взбитую уличную пыль, жертвуя и длинными модными пальто, и начищенными ботинками. И тут же начинают играть с ребятней в городки.
Играют мальчишки в кулика — зовут дяденек из-за стола, коли те уже сели. И они поднимаются, идут, прерывают серьезные разговоры о литературе…
Вот идет мальчик Юра по Рабочей улице. Это — будущий журналист и мэр Вязников, который в конце века начнет реставрацию фатьяновского особняка… Штаны его порваны в уличной драке. Он старается их придерживать и не попадаться на глаза отцу — Ивану Симонову. А тут, как на грех, приехали гости из Владимира, а с ними и сам Фатьянов на той же зеленовато-мышиной «победе». Приезжие заметили беду парнишки, переглядываются, смеются, подтрунивают… Юра не знает, куда и деваться со стыда — большой уже, жених. А у Фатьянова нога забинтована — прихрамывает. Подпорой служит Сергей Никитин. Насмеялись, пошли в дом. Долго ли, коротко гостили — выходят за ворота. Но теперь не только у Фатьянова на ноге повязка, а и у Никитина, да только уже на голове. Свалился в подпол, ушибся, костюмчик московский помял. Теперь уже и Юра, и соседи смеются — приехали гостеньки, у одного была только нога больная, а теперь и у другого голова не в порядке! Ну и го-ости-господа!
В 1948 году на Рабочей улице бывали Твардовский, Казакевич.
Эммануил Генрихович проводил лето в соседней деревеньке, и для него выезд в Вязники был все равно что выезд заграницу. А Александр Трифонович с 1947 по 1950 год был депутатом Верховного совета СССР по Вязниковскому избирательному округу. По сей день вязниковцы считают, что им очень повезло. Например, Иван Симонов вышел в литературу благодаря «Новому миру», где были опубликованы его рассказы.
Бывали здесь поэт Виктор Боков, редакторы из Владимира Антонина Атабекова и Леонид Мацкевич, литинститутовец Иван Ганабин — вечно молодой поэт из города Южи. Южа за рекой, близенько, не заблудишься. Так что Иван Ганабин был частым гостем Вязников, он был здесь своим. Они с Фатьяновым бродили по венцу, любовались луговыми окраинами городка. Часто поэты вдвоем выступали перед вязниковцами в городском саду, театре «Авангард».
Редко мы с тобой бываем в Вязниках…
Написал как-то Алексей Иванович стихотворение, сожалея об уходящем времени. И посвятил его Ивану Ганабину.
Рыбные ловли в окрестностях Вязников
1. А над синею волной ходит ветер низовой…
По утрам Алексей Иванович работал в уютной своей комнатушке. Как Пушкин, он улавливал первые рассветные озарения. Но, бывало, тянуло не к писчему перу, а к рыбьему — охоте на красноперых окуней и подъязков, к серебряному блеску грациозных плотвичек, к ликованию востекающего над речными песками солнца.
Он вставал рано, как всякий прирожденный рыбак.
Вязниковская родня спала за могучими стенами перегородок. Спали младенцы и старики, его Галочка и его дети. На своем месте неприкосновенно лежали его еще детские спиннинги, очень легкие, с ручками из пробкового дерева. Мальчиком он вставлял в алюминиевую трубочку ветку лозы, до зеленоватого сока очищенную перочинным ножом. А нынче Никита с бамбуковыми удилищами нередко сопровождал его на заре. Полусонный, зябнущий, но готовый на любые лишения ради рыбалки.
