О том, что происходило в ту знаменательную ночь в немецкой резиденции после звонка Сабанина, имеются различные свидетельства непосредственных участников Генуэзской конференции, дипломатов, а также историков. Детали приводятся разные, но сущность одна: в холле германской резиденции собрались Вирт, Ратенау, Мальцан и остальные немецкие делегаты. Совещание было бурным. Не все члены германской делегации склонны были принять советское предложение и явиться в «Палаццо империале». Дольше других упорствовал Ратенау. Но в конце концов было решено ехать в советскую резиденцию и продолжить переговоры, начатые в Берлине.
О дальнейших событиях свидетельствует А. Н. Эрлих: «Утром 16 апреля в 11 часов к воротам гостиницы „Палаццо империале“ прибыла группа немцев в составе Ратенау, Гильфердинга, Мальцана и фон Симеона.
Немецкие дипломаты были очень измучены, лица у них были серые, глаза воспаленные, и весь их внешний облик показывал большую озабоченность и усталость. Это был наглядный результат ночного «пижамного» совещания. Они прошли на территорию гостиницы: я проводил их до салона, предназначенного для переговоров и совещаний, и известил Чичерина и остальных правительственных делегатов о прибытии немецких представителей. Переговоры продолжались не более двух часов, после чего германская делегация уехала к себе в отель, а часть сотрудников из числа немцев осталась готовить окончательный текст договора.
Через два часа германские делегаты снова приехали в «Палаццо империале», а еще примерно через час договор был подписан, и все вышли из салона».
На следующий день, 17 апреля 1922 года, Литвинов сообщил телеграфно в Москву для информации правительства: «Наши полуприватные переговоры с Верховным советом вселили тревогу в души немцев, и Ратенау ни жив ни мертв прибежал к нам вчера и предложил, не сходя с места, подписать то самое соглашение, от которого он уклонился при нашем проезде в Берлине».
Заключение Рапалльского договора потрясло весь мир. Газеты писали, что документ, подписанный в «Палаццо империале», произвел впечатление разорвавшейся бомбы. Русские, кричала западная печать, «выкинули необычайный театральный трюк», преподнесли союзникам «пасхальное яичко». Немецкая буржуазия разделилась на два лагеря: одни негодовали, другие усматривали в Рапалльском договоре путь к миру и хозяйственному восстановлению Германии. В официальных германских кругах было заявлено, что заключение русско-германского договора является фактором, благоприятным не только для обеих стран, но и в известной степени облегчает работу конференции, указывая ей верный путь к урегулированию спорных вопросов с Россией и достижению всеобщего мира.
Через много лет бывший рейхсканцлер Вирт справедливо заметил: «К великому сожалению, Германия впоследствии сошла с пути, на который мы стали в Рапалло. Это принесло немецкому народу несчастье и катастрофу. История с неумолимой логикой доказала, что дружба и сотрудничество Германии с Россией жизненно необходимы немцам».[36]
Так была одержана победа «мимо Генуи». Разбив единый фронт капиталистических государств, советская дипломатия под руководством Ленина осуществила выход Советской России на мировую арену.
Прорыв внешнеполитической блокады в 1922 году был осуществлен дипломатами ленинской школы. Под руководством Ленина, направляемые его гением на всех этапах подготовки к Генуе и во время самой конференции, советские дипломаты настойчиво шли к поставленной цели. И они ее достигли, выполнив ответственнейшее задание Коммунистической партии и Советского правительства.
Для Чичерина как главы советской делегации в Генуе и для его заместителя Литвинова Генуэзская конференция была важнейшим этапом в их деятельности и великим экзаменом. Конференция выявила громадный дипломатический талант Чичерина. Наряду с другими нашими дипломатами выдающуюся роль в Генуе, несомненно, сыграл Литвинов.
«Основная организаторская работа советской делегации по всем вопросам политики и дипломатии была в руках М. М. Литвинова. Он давал указания экспертам подготовить соответствующие материалы. М. М. Литвинов был в Генуе участником ряда комиссий… где он активно выступал по важнейшим политическим и экономическим вопросам… Опыт революционной работы в эмигрантские годы в Англии и последующая деятельность как советского дипломата еще до Генуи придали ему авторитет не только среди членов и всего аппарата советской делегации, но и среди многих отдельных делегатов западных держав». Таково свидетельство Н. Н. Любимова.
Конечно, Литвинов оставался верен своим привычкам и принципам в большом и малом. В Генуе он ведал финансами делегации. Как и в Копенгагене, не разрешал никаких лишних расходов. Не только сотрудники, но и члены правительственной делегации ничего не могли с ним поделать. Секретарь Чичерина И. И. Левин, который исполнял обязанности кассира, выдавал лиры или другую валюту точно по указанию Литвинова. Когда на него наседали, он говорил: «Идите к Литвинову», а Литвинов отвечал: «Никаких лишних расходов». Как-то народный комиссар иностранных дел Армении А. А. Бекзадян сказал Литвинову: «Максим Максимович, не прижимайте нас. Посмотрите вокруг: солнце, море, сплошная красота… Душа жаждет хоть немного веселья. Раскошельтесь, дорогой Максим Максимович». Литвинов пробурчал: «Нет». Бекзадян пожаловался Георгию Васильевичу. Чичерин сокрушенно вздохнул: «Ничего не могу поделать. Вы же знаете, кто и какие полномочия дал Максиму Максимовичу». Через много лет Бекзадян с юмором рассказывал об этом эпизоде в кругу друзей. Делегация продолжала вести скромный образ жизни, который мало отличался от образа жизни Литвинова и его сотрудниц Милановой и Зарецкой в датской столице в 1919–1920 годах.
19 мая после заключительного заседания Генуэзской конференции большая часть советской делегации во главе с Литвиновым выехала в Москву. Настроение у всех было отличное, радостное. Хороший подарок везли дипломаты своему народу.
Для Литвинова международные переговоры не кончились. Через шесть недель в Гааге должна была открыться новая конференция, на которой предполагалось обсудить вопросы, не решенные в Генуе.
Советское правительство понимало, что серьезной надежды договориться по экономическим вопросам нет, но Ленин счел полезным продолжить диалог с западным миром. Еще в конце апреля Владимир Ильич телеграфировал Чичерину в Геную: «Новая конференция месяца через три для нас самая выгодная вещь». Ленин имел в виду дать на этой новой конференции бой по вопросу о долгах и частной собственности, предложить концессии иностранным фирмам на выгодных для Советской России условиях.
