Жилин, Попов, Парфенов и другие новички уже освоились. Все веселы и проворны. Вася Жилин большой любитель плясать, охотно слушает прибаутки, да и сам непрочь почесать язык. Но, как говорится, и в деле гож. Все схватывает с ходу и делает так ловко и привычно, будто всю жизнь только этим и занимался. Николай Попов любит порядок и чистоту: все вымоет, вычистит. Алеша Парфенов — добрая душа и как Катионов активист. Все новости раньше всех узнает он, и газеты достает он.
С этими ребятами Охлопков воюет вместе уже три месяца. Отделение раза два, в январе и феврале, участвовало в операции полка по выправлению линии обороны, несколько раз побывало в разведках боем. И тогда бойцы стали замечать в ночной темноте то усиливающееся, то затухающее зарево над горизонтом в стороне, где должен быть Витебск. Бои, начавшиеся еще в ноябре, не утихали и наши город часто бомбили. В другие дни они выполняли разные задания как обычные стрелки. Квачантирадзе, Смоленский, Ганьшин и другие ребята ходят "на охоту". Охлопков, помимо прочего, вместе с артиллеристами, минометчиками участвует в уничтожении огневых точек противника по приглашению из соседних батальонов, вступает в единоборство со снайперами врага. Еще были сборы, где принимали участие всем отделением.
Отделение потерь пока не имеет. Это, пожалуй, самое приятное и самое большое достижение, которое давало снайперам и настроение, и уверенность. Большую значимость все более стала приобретать групповая засада. Одну из таких засад снайперы устроили в середине марта.
Бойцы как-то заметили, что немцы чаще обычного стали появляться на тропинках, ведущих к переднему краю. Они несли на плечах ящики, тюки, доски, тес и прочий груз. Без сомнения эта шла замена одного подразделения другим. Как писал майор Д. Ф. Попель в "Защитнике Отечества", снайпер Охлопков и его товарищи обратились к командиру батальона майору Уколову устроить засаду. Командир сразу же дал согласие: нельзя же было упускать такой, посланный самим богом случай!
Снайперы, пополнив свои ряды несколькими стрелками, пошли рано утром. Они разделились на три группы и стали вести одиночный прицельный огонь, беря на мушку тех, кто шел на передовую или возвращался оттуда по оврагам и привычным тропинкам. За тот день 14 снайперов и стрелков уничтожили 24 немца.
Это была действительно удачная засада. Групповой выход был опробован Кутеневым еще в прошлом году. Когда пришла мысль о возможности повторить нечто подобное, Федор задумку свою сначала поведал Ганьши-ну и Квачантирадзе. Затем обсудили все вместе и дошли-таки до комбата.
Успех был несомненный, о чем подтвердила и выходка самих немцев. На следующее утро, где-то около 8-ми, из репродуктора с их стороны донесся злобный голос, смехотворно коверкавший слова: "Рус боюйть нечестно как партизан. Кто это мы знайть. Сибирский снайперт. Когда наступать ми будим их поймать и вешать". На что ребята ответили хохотом и улюлюканием.
Охлопков впервые ощутил удовлетворение собой как командиром. Сколько раз поднимался с бойцами в атаку, чего только не испытал, не узнал в бесконечных боях, но самому организовать и внедрить с самого начала и до последней точки удалось только сейчас, с этим приемом.
Однако Охлопкова за последние месяцы по-прежнему хвалят как снайпера. О его буднях дивизионная, армейская и фронтовая газеты ныне стали писать чаще, чем в прошлом году. И чествований стало больше.
"Защитник Отечества". 13 января. Сын "Солнечной Грузии" Квачантирадзе и он, якут, пришедший на фронт с "полюса холода", лежат вместе в засаде. Заметка с фотоснимком названа "Два сержанта-мстителя".
Та же газета, 24 марта. Фронтовой поэт Сергей Баренц посвятил ему, Охлопкову, целое стихотворение.
Отчизна-мать гордится им по праву. Отважному у нас везде почет. Немеркнущей, неповторимой славой Войдет в века его победный счет.
Та же газета. 11 апреля Ганьшин и он встречают своего друга Кутенева, вернувшегося с госпиталя. Очень теплый, хороший снимок. Сфотографировал их Д. Попель. А Кутенева и сейчас с ними нет. Отправили его снова на командирские курсы. С Федором остался лишь Ганьшин. Счет у Леонтия, как и у Кутенева, перевалил за вторую сотню. На слете снайперов ему член военного совета армии генерал С. И. Шабалов лично вручил орден Боевого Красного Знамени. Парень и сам изменился: стал более разговорчивым и покладистым. Чуть появится свободное время, бежит в медсанбат к своей Шурочке Казаченко.
Кроме всего прочего, штаб 43-й армии выпустил "Памятку снайпера", основу которой составил опыт пяти асов из группы Охлопкова: его самого, Квачантирадзе, Кутенева, Смоленского и Ганьшина. «Памятка», называя их воинами-маяками, признала их бесспорное лидерство в армии.
Эти проявления внимания снайперам и снайперскому движению больше всего радовали молодых, особенно новичков, нежели бывалых. Их, бывалых, газетные заметки даже чем-то не устраивали. Однажды Ганьшин в сердцах проронил: "Пишут, будто на прогулку ходишь". Конечно, на войне солдат, как иногда любит шутить Квачантирадзе, "и днем, и ночью играет в жмурки со смертью". И человеку постоянно нужно чем-то отвлечься от ужасов и переживаний, испытываемых на каждом шагу. Видимо, потому Охлопков воспринял без прежнего внутреннего сопротивления появление листовки, посвященной ему одному. Он, когда принесли эту листовку с любопытством рассматривал свой бюст-портрет, будто там в масхалате не он сам, а какой-то другой человек., Нельзя сказать, что Федор не узнал себя. Узковатый разрез глаз, немного оттопыренные уши, покатые плечи, — кажись, все его. Но брови чересчур густые, да еще со сгибами, смахивающие на изогнутые крылья. Взгляд такой тяжелый и непоколебимый, каким смотрят с портретов большие люди. В общем, больно уж внушительный, вдобавок в этаком лавровом обрамлении со спущенными с двух сторон кисточками, похожими на подвески полкового знамени.
Понравился ли листок Федору? Тогда он и сам вразумительно не объяснил бы. Когда тот солдат, который показал плакат, и, предлагая ему взять на память свой портрет, сунул было в руку, Федор почему-то отдернул свою. Солдат с черными усами, не то узбек, не то молдаванин, покачал головой и со словами: "Дурень ты, неспроста такую честь оказывают-то, попомни мои слова, Героя получишь" отдал листок с любопытством следившему за всем происходящим молодому бойцу. А Федор неопределенно улыбнулся. Ведь он прекрасно понимал, что такая высокая награда также несбыточна, как скажем, сесть на облако и таким манером добраться до родных мест. Но у него где-то внутри иногда возникало чувство смутной надежды, которое он старался отогнать как лишнее беспокойство. Правда, состоялся обнадеживающий разговор в штабе с командиром полка полковником Жидковым. Полковник спрашивал, казалось бы, обычные вещи, а писарь почему-то все брал на пометку. Еще у полковника на столе лежал плакат на немецком языке. Буквы были похожи на те, по которым он когда-то в школе учился читать и писать. Немцы, оказывается, за его, Охлопкова, голову назначили премию в десять тысяч марок. Все же Федору чаще помнилось не это, а то, что полковник доверительно сказал на прощание: "Смотри, тебя знают и там, но мы лучше знаем, скоро представим к высокой награде".
