Проклятый мочевой пузырь становился все крупнее, а капсула — все меньше. Капсула должна была быть как можно более тесной, чтобы выдержать свой вес. А после того как в нее помещали всевозможные баки, трубы, электропровода, инструментальные панели, радиокоммуникации и тому подобное, включая парашют астронавта, капсула превращалась в своего рода кобуру, куда удавалось пропихнуть ноги и туловище, а места для рук оставалось совсем мало. Так что используемое специалистами слово «вставление» было не так уж далеко от истины. Сиденье было в буквальном смысле формой спины и ног Шепарда — в Лэнгли с него делали гипсовый слепок. Теперь Шепард сидел в кресле, но на самом деле лежал на спине. Нечто подобное бывает, когда сидишь в очень маленьком спортивном автомобиле, — взгляд направлен прямо в небо. На тренировках Шепарда учили забираться в люк с помощью одной непрерывной серии движений. Но на этот раз на нем была пара новых белых ботинок, и, когда Шепард засовывал внутрь правую ногу, ботинок зацепился за ручку сиденья. Шепард подскользнулся, и его левая рука так и осталась снаружи. Капсула была настолько маленькой, что запихивание левой руки превратилось в ужасную операцию. Он извивался как змея, выслушивая советы столпившихся рядом сотрудников. Теперь он был зажат так, что обшлаг на правом запястье — там, где перчатка сходилась с рукавом компенсирующего костюма, — зацепился за парашют. Он посмотрел на парашют и подумал, что это даже неплохо. Техники прикрепили его к сиденью ремнями, поясным и грудным, привинтили к компенсирующему костюму шланги для поддержания нужного давления и температуры, провода биомедицинских датчиков, провода радиосвязи, прикрепили к лицевой части шлема и загерметизировали шланг для подачи кислорода. Даже если бы Шепарду и потребовался парашют, он все равно не успел бы снять с себя всю эту оснастку: в земле уже давно образовалась бы воронка от взрыва. Затем люк закрыли, и Шепард почувствовал, как ускоряется его пульс. Но вскоре сердцебиение успокоилось, и он остался лежать на спине в этом крохотном наперстке — практически неподвижный, с согнутыми коленями.
Он походил на фарфорового казачка, упакованного в коробку с пенопластом. Его лицо было направлено прямо в небо, но неба он не видел, потому что не было окна. Имелись лишь два маленьких люка по бокам над головой. Окно и люк настоящего пилота появятся только ко второму полету «Меркурия». А Шепард лежал в коробке. Капсулу наполнил зеленоватый флуоресцентный свет. Шепард мог посмотреть наружу только через окошко перископа, расположенного перед ним на панели приборов. Окошко было круглое, примерно один фут в диаметре, и располагалось посередине панели. Снаружи, в темноте, специалисты могли следить за манипуляциями Шепарда по блеску линзы перископа. Они подходили к капсуле и широко улыбались. Их лица заполняли окно. Линза давала угловое искажение, и потому их носы выступали примерно на восемь футов вперед по сравнению с ушами. Когда люди улыбались, казалось, что зубов у них больше, чем у окуня. А когда рассвело, Шепард мог вращать перископ туда-сюда и видеть сверху Атлантический океан… а внизу, на земле, каких-то людей. Но перспектива была несколько странной, потому что он лежал на спине, окошко же перископа было не слишком большим и передавало изображение под необычными углами. Солнце светило все ярче и ярче, и в окошко стали попадать солнечные блики. Лежа на спине, Шепард вытянул левую руку и щелчком установил на место серый светофильтр. Это хорошо помогало, хотя фильтр и нейтрализовал большинство цветов. Люк завинтили, и теперь Шепард не слышал практически никаких звуков внешнего мира, за исключением голосов, раздававшихся в наушниках его шлема. Затем, как и перед любым летным испытанием, дело дошло до карты контрольных проверок. В наушниках зазвучал голос руководителя пусковой программы:
— Выключатель автоматического выброса груза. Включен?
И Шепард отвечал:
— Вас понял. Выключатель автоматического выброса груза включен.
— Выключатель тормозного нагревателя. Отключен?
— Выключатель тормозного нагревателя отключен.
— Выключатель посадочного бака. В автоматическом режиме?
— Выключатель посадочного бака в автоматическом режиме.
И далее по списку. В промежутках кто-нибудь постоянно выходил с ним на связь, чтобы поддержать и поинтересоваться, как он себя чувствует. Шепард слышал голоса Гордона Купера, который был «капкомом», то есть «капсульным коммуникатором», и находился в срубе возле пусковой установки, и Дика Слейтона, который тоже должен был стать капкомом, но находиться в Центре управления полетом в момент запуска. У Купера была телефонная связь с капсулой, и на линию постоянно выходил Билл Дуглас или еще кто-нибудь из врачей, чтобы оценить душевное состояние астронавта или просто поболтать. Поговорил с ним и Вернер фон Браун. Обратный отсчет продвигался крайне медленно. Шепард попросил Слейтона, чтобы кто-нибудь позвонил его жене и убедился, что она понимает причины задержки. А затем он снова вернулся в тесный мир капсулы. В наушниках постоянно слышался раздражающий тон — очень высокий, на границе слышимости, — вероятно, это был звук обратной связи. Шепард слышал гудение кабинных вентиляторов и вентиляторов компенсирующего костюма и стоны инверторов. Так он и лежал, втиснутый в этот крохотный глухой чехол, обмотанный всеми мыслимыми видами проводов и шлангов, идущих от его тела, шлема и костюма, и прислушивался к гудению, жужжанию, обертонам… Минуты и часы проходили, а он поворачивал колени и лодыжки на несколько сантиметров в стороны, чтобы оживить кровообращение… Там, где его плечи были прижаты к креслу, образовались две маленькие зудящие точки. А потом начался прилив в мочевом пузыре.
Проблема заключалась в том, что помочиться было некуда. Поскольку полет должен был продлиться всего пятнадцать минут, то никому и в голову не пришло устроить в капсуле мочеприемник. Иногда имитации полета затягивались настолько, что астронавты в конце концов мочились прямо в компенсирующие костюмы. Больше ничего не оставалось — разве что потратить несколько часов, чтобы освободить человека от всех этих проводов, капсулы и от самого костюма. Главная опасность при попадании жидкости в среду чистого кислорода, как в капсуле или в компенсирующем костюме, состояла в возможности короткого замыкания, которое могло привести к пожару. К счастью, единственные провода, с которыми могла войти в контакт моча внутри компенсирующего костюма, были низковольтными и вели к биомедицинским датчикам, так что особой опасности не было. В костюме имелся даже губчатый механизм для впитывания избыточной влаги, главным образом пота. И все-таки никто всерьез не учел возможности того, что в этот самый день, день первого американского пилотируемого космического полета, астронавт будет находиться на верхушке ракеты, в капсуле, с практически неподвижными ногами более четырех часов… и думать о своем мочевом пузыре. Незаметно помочиться в подкладку компенсирующего костюма было нельзя. У костюма имелась собственная охлаждающая система, а температура отображалась на внутренних термометрах, подключенных к панелям приборов. А перед этими панелями сидели крайне озабоченные специалисты, чья единственная задача заключалась в том, чтобы смотреть на циферблаты и отмечать каждое колебание температуры. И если бы веселый ручеек температурой тридцать семь градусов без предупреждения хлынул в систему, внезапно усилился бы поток фреона — газа, используемого для охлаждения компенсирующего костюма, — и бог знает, к чему это бы привело. Махнуть на все рукой? Это ужасно. Ведь тогда астронавту номер один придется объяснить по рации — пока вся нация ждет, а русские идут на второй круг в битве за небеса, — что он просто помочился в свой компенсирующий костюм. По сравнению с возможностью такого конфуза в финальной фазе обратного отсчета астронавта меньше всего беспокоила опасность взорваться на пусковой площадке. Нужная вещь не позволяла тест-пилоту молиться: «Господи, не дай мне взорваться». Нет, молитва звучала так: «Боже, пожалуйста, не дай мне облажаться». Зайти так далеко… и облажаться.
