Перед стеклянной тумбой с Марьей Васильевной, загораживая проход, толпились трое в подбитых кожей алясках, «как у Путина», с дорогими телефонами и барсетками.
— Пропустите человека, — промычал крайний, скользнув по мне липко-шершавым взглядом. В его руке корки с бордовой обложкой отливали золотом «ФСБ России».
…В камере шла готовка. Олег кашеварил солянку с колбасой, которая зашла к нему накануне. Запах из чайника шел довольно странный, Олигарх уверял, что это тонкие нотки восточных специй.
— Обожаю восточную кухню. — Олег как мог отвлекал наше внимание от зловонного чайника. — Ах, как меня в Узбекистане принимали. Какой плов, какие девочки, вах, вах, вах! Олег-джаном все звали. Такое уважение!
— Знал бы ты, Олежа, что такое джан, ты бы сейчас не хвастался, — прищурился Серега.
— Это же как его… дорогой, — растерялся Олигарх.
— Не надо строить иллюзий. Никому об этом больше не говори. Это здесь тюрьма — не тюрьма, а на общем кому скажешь и все: конечная остановка — сквер Большого театра.
Блюдо было готово. Настораживала только пряная вонь, по уверению Олигарха, смесь имбиря с хмели-сунели, и зеленоватая масляная пленка, затянувшая варево.
— Володя, ты уверен, что это полезно? — вполголоса обронил Жура, дабы не огорчать усердного повара.
— Все полезно, что в тебя полезло, Сереня, — обнадежил его Сергеич, доставая свою шленку.
— Ну, как? — восторженно-ожидательно вопросил Олег, когда все сняли пробу.
— Непривычный вкус, — вежливо уклонился я, вылавливая из зеленой бурды куски колбасы, почему-то приобретшей бледно-салатовый оттенок.
— Может, добавочки, тут еще много осталось, — с хозяйским радушием угощал Олег, пытаясь воодушевить нас собственным примером.
— Спасибо, наелись, — дружно отказались мы.
Гастрономический эффект не заставил долго ждать. Первым приступ тошноты ощутил Сергеич, потом стало выворачивать всех остальных. Если я, Жура и Олег отделались обильной рвотой, то у Кумарина налицо были все признаки тяжелой интоксикации, подкосившей его на несколько дней.
— Ну, че, Лысый, довыделывался?! Такого человека отравил, — зашипел Жура, когда
Сергеич наконец заснул. — Ну, и нас в довесок.
— Олег, что за дрянь ты заварил? — поддержал я Серегу.
— Колбаса как колбаса, соевая, наверное, — пожал плечами Олигарх.
— Слышь, Олигарх, а какого хрена она у тебя соевая? Хозяин заводов-газет-пароходов… Олег.
— Жена, когда покупает, откуда может знать — соевая или не соевая, — оправдывался
— Как откуда?
— Ну, колбаса же запечатанная продается, как она ее попробует?
— Слышь, Лысый, ты в натуре дебил или над нами решил поглумиться? Хотя если ты такой дебил, то откуда у тебя столько бабла?
— Олег, может, тебе жена мелко мстит за все твои измены? — смеяться было и трудно, и больно.
— Мелко?! Чуть всей хатой не преставились! — шепотом заревел Жура. — Хотя, пожалуй, вряд ли она будет мстить ассиметрично.
— Хрен угадал! — огрызнулся Олег.
— Да не переживай ты так, Олигарх. — Серега дружески похлопал его по плечу. — Если у мужа не будет рогов, чем же он будет фигачить врагов!
Не успели рассосаться новогодние праздники, как вокруг нашей камеры начались масштабные маневры. В первый же рабочий день — четырнадцатого января Журу вызвали к операм, которые в очередной раз потребовали от него дать показания, что Кумарин грозился отрезать голову Бадри Шенгелии и сыграть ею в футбол. В случае отказа от показаний опера обещали возбудить против Журавского дело по факту вымогалова у бывшего сокамерника Бессонова. О всех деталях состоявшегося разговора Жура сразу же поведал Сергеичу.
В этот же день Олигарх вернулся от адвокатов, радостно бормоча под нос «жизнь моя блатная, злая жизнь моя, словно сто вторая мокрая статья».
— Что случилось, Олежа? Мы стали на ярд богаче? — удивился Серега столь неожиданной перемене настроения соседа.
— Все хорошо! — Олигарх счастливо улыбнулся сжатым ртом, вставляя ломаную сигарету в фильтр.
Остатки дня Олег почти ни разу не присел, нахаживая круги, похихикивая, лукаво поглядывая на нас. Новость, полученная от адвокатов, распирала его, он собирал всю волю, чтобы не растрепать ее сразу по возвращении в хату. Через пару дней терпение истощилось, молчание стало невыносимым, удерживать в себе восторг души дальше не хватило сил.
Сначала с глазу на глаз Олег доверил новость Сергеичу, но, не испытав предвкушаемого наслаждения от столь ограниченной аудитории, решил расширить ее мной. Улучив удобный момент, когда на прогулку мы вышли только вдвоем, Олигарх поведал о своей радости.
— У меня рассмотрение Верховным Судом касатки на продление сроков содержания назначили на тридцать первое января, — издалека начал Олег.
— Рад за тебя, хоть на телевизор прогуляешься, — усмехнулся я.
— Вань, выхожу! — Лицо пермского олигарха подернулось шершавым блаженством.
— Конечно, ты и так Новый год должен был на Мальдивах встречать.
— В этот раз без вариантов, — блаженство сменилось бравадой, но Олег до последнего пытался сохранить интригу.
— Заканчивай, Олег, — отмахнулся я, удачно зацепив самолюбие Олигарха.
— Короче, — не выдержал Олег и зашептал. — Адвокат занес в Верховный семнадцать… Они взяли. Взяли! На тридцать первое уже назначена нужная коллегия. Выхожу!
— Семнадцать… мультов чего? — настала моя очередь удивляться.
— Того самого, не рублей же, — разъяснил Олег, раздражаясь моей недогадливостью. Он явно не бредил.
— Должны нагнать?..
— А куда им теперь деваться. Бабло взяли, слово дали. Здесь уже заднюю не включишь.
— Олег подул в замерзшие ладони.
— Ладно, давай заниматься, а то в конец околеем.
— Нормально. — Олег грелся предвкушением свободы. — Через две недели буду почеловечески на воле заниматься.
Эти две недели казались Олегу муторно-долгими. Он отказался от спорта, не ходил на прогулки, непомерно жрал, гонял и курил. Наконец настал день «икс». Изнемогший от бессонницы Олигарх с утра пораньше уже сидел на шконке в новеньком спортивном костюме, теребил в руках папку с документами. Долгие часы ожидания отстреливали в его сознании тяжелым боем кремлевских курантов. Стрелка неумолимо бежала к границе, отделяющей «еще рано» от «уже поздно». Два часа — пора! Тишина. Три — уверенность слабеет, но надежда пока ликует. Тишина! 15.32 — в тормоза застучали: «На “к” с документами». Все вздохнули.
— Точняк на свободу, Олежа! — оживился Серега. — Братуха! Не вернешься к нам больше!
