— Более того, — объяснил я Хейфицу, — я человек не вполне надежный и у меня даже, можно сказать, есть справка о неблагонадежности.
Я рассказал Хейфицу об отце, о деде и всех моих родичах до седьмого колена. Хейфиц сказал, что сейчас «не те времена», но к разговору больше не возвращался. На счет «не тех времен» Хейфиц преувеличил. Времена были вполне еще «те». Мамина канцелярия продолжала функционировать. Наши письма и запросы о судьбе отца продолжали регулярно поступать в разные ведомства. В ответ также регулярно приходили отписки.
Однажды с картиной «Семь невест» я побывал в Омске. Я разыскал дедовскую халупу на Тверской, 80а и зашел к бывшему соседу. Он еще помнил моего деда. Теперь это был больной одинокий старик. Он сразу же запряг меня в санки-водовозку. Я привез ему воды, наколол дров. Он выпил водки и стал рассказывать, в какие счастливые времена он жил. Он утверждал, что его развалюха прежде была дворцом, небо — вечно-голубым, а в загаженной, обмелевшей речке Омке плескалась рыба. Я не стал его огорчать — речка Омка была загаженной и безрыбной всегда. Все остальное тоже не очень изменилось. Вот только сосед необратимо постарел. Ничего нового я, конечно, не узнал.
На одной из встреч со зрителями я познакомился с работником местной прокуратуры. Наконец-то я увидел живьем одного из тех, с кем так долго переписывался. Это был нормальный, вполне порядочный человек. Он рассказал, что главный архив, в котором хранятся документы и нужные мне сведения, находится здесь, в Омске. «Но, чтобы во всем этом разобраться, нужны годы», — посочувствовал он и обещал содействовать, чем сможет. Узнав об этой моей встрече, мать обрадовалась и заявила что «мир не без добрых людей». Снова у нее появилась надежда и цель в жизни.
В ленфильмовскую редакцию «самотека» поступила заявка какого-то Виктора Мережко. Он предлагал свою комедию из сельской жизни. К заявке был приложен и отрывок из начатого сценария. Главная героиня — некая скотница Шурка. Она мать троих детей и супруга непутевого мужа, бывающего в родном селе только наездами.
Узнаваемо и с юмором был намечен независимый характер российской женщины, тянущей на себе воз житейских и крестьянских забот. Сценарий привлекал яркими диалогами и знанием деревенского быта до мелочей. Мы познакомились с Мережко и быстро сговорились. Мережко был родом из-под Черкасс, учился в полиграфическом институте во Львове и вот сейчас написал свой первый сценарий, из которого «вырос» фильм «Здравствуй и прощай». Мы решили начать с поездки на юг России и уточнить места для съемок.
Мне важно было еще и просто увидеть эти места, почувствовать ритмы, в которых живут здесь люди. Мне почему-то казалось, что делать эту картину нужно с почти этнографической достоверностью. Только тогда зрители поверят в незаурядный характер героини, поймут истоки ее темперамента. Всякие пасторальные красивости противопоказаны, жизнь в селе должна быть увидена не сторонним наблюдателем, а глазами героев, то есть как повседневность.
Для съемок мы выбрали две казачьих станицы под Ростовом-на-Дону — Приморскую и Синявку. Казаки — народ раскованный и артистичный. Я решил «внедрить» наших актеров в среду здешних станичников, сформировать из них так называемое окружение и даже поручить им небольшие эпизодические роли. Поскольку люди должны были существовать в родной среде, сниматься в привычной обстановке, я надеялся, что они будут выглядеть свободно и убедительно. При этом я, конечно, осложнил задачу и самому себе, и актерам. Профессиональному актеру всегда трудно соревноваться в естественности с ребенком, например. Теперь актерам предстояло вступить в соревнование со свободным и естественным «окружением». За приглашенных на картину Олега Ефремова и Мишу Кононова я не беспокоился, а вот кто будет главной героиней?
Роль была заманчивая, и ею интересовались многие известные актрисы. Но в наши правила игры ни одна популярная, узнаваемая зрителями актриса не вписывалась. На роль героини второго плана я пригласил неизвестную тогда выпускницу «Щукинки» Наташу Гундареву. Она сразу же уловила комедийную природу роли, сыграла на кинопробах весело и убедительно. А вот с главной ролью долго были неясности. Помимо всего прочего, нужна была еще и убедительность особого свойства — социальная убедительность. Поведение и стать крестьянки, выработанные образом жизни, можно, конечно, имитировать, сыграть, но это будет все-таки сыграно и в подлинной среде непременно обнаружится.
В картине Ростоцкого «А зори здесь тихие» снялась в роли суровой старшины молодая актриса Людмила Зайцева. Роль была чуждая и жанру нашей картины, и характеру героини. По моим сведениям, Зайцева была родом из кубанской станицы и, можно сказать, отвоевала себе трудом и упорством возможность учиться в столичном театральном вузе.
И вот, в мой ленфильмовский кабинет вошла наша Шурка. Шурка с ее неповторимой крестьянской грацией, хрипловатым хохотком и певучим малороссийским говором. Мы с ней долго разговаривали, сделали формальные фотопробы. Потом сняли и кинопробы, которые получились неудачными. Зайцева словно застыла в испуге. Она признавалась потом, что испугалась не студийной обстановки — обстановка была привычная — испугалась она того, что сценарий у нее кто-нибудь отберет или украдет, или на «Ленфильме» вдруг начнется пожар. Она боялась какой-нибудь роковой случайности, которая лишит ее этого сценария и этой роли. Уж очень все совпадало с ее собственной биографией. Не по сюжету, конечно, а по жизни. Повторных проб я делать не стал и Зайцеву утвердил. После того как я ей об этом сказал и она ушла с «Ленфильма», я вдруг услышал визг тормозов и автомобильные гудки. Я выскочил на балкон. Внизу, по диагонали пересекая Каменноостровский проспект, шла Зайцева, прижимая к себе сценарий. Ни визга тормозов, ни ругани водителей и, вообще, ничего вокруг она не слышала и не видела.
Летом семьдесят третьего года жара на Дону стояла невыносимая. Мы выезжали на съемки чуть свет, чтобы поработать до полудня. Потом жизнь в Приморской замирала, а мы готовились снимать вечерние, режимные, сцены. Станичники к нам привыкли, и жизнь здесь шла, как всегда. Домик, в котором жила наша героиня Шурка с детьми, мы арендовали у хозяев вместе со всей мебелью, утварью и прочим реквизитом. Только к семейным фотографиям добавили и казенные, ленфильмовские. Трое детей, которых мы временно отобрали у собственных родителей, тоже поселились у Зайцевой. Все ее соседи, проживавшие рядом со съемочной площадкой, продолжали играть сценарные роли соседей. По мере надобности, мы дописывали им тексты.
Слияние произошло абсолютное. Когда в Приморке случилась свадьба, съемки пришлось остановить ровно на неделю. Причем Зайцеву бабы подключили к подготовке свадебного стола по обязанности соседки — звали ее Шуркой до самого конца съемок. Москвичка Гундарева тоже совершенно обабилась, но по моей просьбе старалась не загореть — ей необходимо было оставаться бело-розовой и пышной «буфетчицей», в отличие от загорелой трудяги Шурки.
