Потом, уже во время суда, многие, очень многие недоумевали: как же так, как это могло случиться, ведь Скоблнны были такими патриотами, такими ярыми монархистами, как же они решились на измену Белому движению, на сотрудничество с ненавистным коммунистическим строем?! Тем, кто хоть сколько-нибудь знал их обоих, трудно было поверить в это. Тем же, кто знал Надежду Плевицкую и Николая Скоблина до двух революций, поверить было не только трудно, но вовсе невозможно.
Княгиня Лидия Леонидовна Васильчикова вспоминала, как они с Надеждой Плевицкой работали во время войны в госпитале в Ковне, как поражала тогда всех Плевицкая своей кротостью и трудолюбием и с каким благоговением говорила о Государе: "Он — мой хозяин и батюшка!" Как раз в то время Государь, еще — у власти, еще — живой, был настолько "немоден" в кругах "просвещенных", что трепетное отношение к Нему Плевицкой вызывало у окружающих саркастическую усмешку: чего, дескать, еще можно ожидать от этой вульгарной крестьянки? Ведь крестьяне всегда были привержены монархической идее, и революцию "делали" не крестьяне, и позже не раз бунтовали против новой власти, а если кто из них и оказался втянут в водоворот исторических событий, то только потому, что "просвещенные" сумели-таки "открыть им глаза". Плевицкая была крестьянкой. И слишком хорошо знала Государя, чтобы речи "просвещенных" могли произвести на нее хоть какое-то впечатление.
Директор банка, в котором Скоблин и Плевицкая держали свои деньги, потрясенно говорил французскому журналисту:
"Они боготворили Царскую Семью. Более убежденных и, как я уверен, более искренних монархистов трудно встретить. Поэтому для меня работа Скоблиных на большевиков представляется совершенно невозможной".
Многие просто не верили в виновность Скоблиных. Не могли, не смели поверить.
Большинство же не только злорадно поверили, но и готовы были просто растерзать за "измену", крича о том, что монархизм и патриотизм Скоблиных был фальшью.
Но если задуматься.
Кому, кому они должны были хранить верность?
Да, они были монархистами.
Но их Государь был гнусно предан и убит.
Как могла относиться Плевицкая, лично знавшая покойного Государя и Его Семью, боготворившая Его, как боготворили крестьяне Царя своего. Помазанника Божьего, и обожавшая этого человека, как обожали Его все, кому выпало счастье пойти в "ближний круг" и таким образом подпасть под обаяние личности Николая Александровича, — да что там, знакомство с Государем было в жизни Плевицкой событием, по важности равным ее собственному рождению и смерти, и я уверяю: это не преувеличение! Как она могла относиться к своему нынешнему окружению? Ко всем им, когда-то Его предавшим, и особенно к тем из них, кто, в отличие от нее, имел возможность остаться с Ним и претерпеть до конца, по не остался, а теперь, в эмиграции, со слезами на глазах они вспоминали. Так же как вспоминала она.
Ах, как же ликовали они, нынешние монархисты, после Февральской революции, после свержения Государя! После подписания Им отречения, к которому Его склонили, угрожая разлукой с нежно любимой Им Семьей, — теперь-то об этом позорном факте знали все, и Плевицкая тоже!
Большинство нынешних эмигрантов, бывших "господ-офицеров", и были именно теми, кто после Февральской революции носил на груди красный бант. Ибо тех, кто тогда осмелился не принять "новых веяний" и сохранил верность монархии, уже давно не было в живых.
Как Плевицкая могла относиться к ним ко всем после этого? Она, во время революции вовсе не понимавшая происходящего, но теперь так много узнавшая обо всем, что творилось тогда. Узнавшая больше, чем могло выдержать сердце!
Как могла относиться она к "другу семьи" Скоблиных — славному Лавру Корнилову, в 1917 году лично руководившему арестом Государыни в Царском Селе?
Кому она, крестьянка, столь высоко вознесшаяся когда-то, могла хранить теперь верность?
Может быть, кому-то из нынешних претендентов на престол? Великому князю Николаю Николаевичу, который некогда лично "коленопреклоненно умолял" Государя об отречении и с самых первых дней после отречения безуспешно пытавшемуся захватить власть в свои руки?! Или Великому князю Кириллу Владимировичу, чьи личные взаимоотношения с покойным Государем можно назвать в лучшем случае "прохладными", ввиду чего он даже с некоторым злорадством воспринял февральские события и все, что за этим последовало (хотя к чести его следует сказать, что он сделал все возможное, чтобы установить порядок в столице и спасти династию в критический момент, и не его вина в том, что все попытки такого рода изначально были обречены на провал), а теперь боролся с дядей за опустевший, залитый кровью трон!
Что касается патриотизма.
Возможно, именно патриотизм толкнул Скоблиных на "измену" — на сотрудничество с НКВД.
Ведь патриотизм — это верность Родине, а не группе сограждан, волей судьбы заброшенных на чужбину.
А интересы Родины, истинные национальные интересы России и русских в той политической ситуации представляли, увы, вот эти самые идейные враги, грубые и жестокие большевики с обагренными кровью руками, а вовсе не утонченные, тоскующие о великом прошлом России "господа-офицеры" с руками относительно чистыми.
Великое прошлое России! Как они любили поговорить о нем! И мы сейчас тоже любим, потому что живем в такое время, когда есть великое прошлое и есть надежда на какое-то будущее, но настоящего нет! И они тоже считали, что есть прошлое и какие-то надежды в будущем, но нет настоящего. Хотя их настоящее для нас давно уже стало великим прошлым.
Прошлое — прошло. Прошлое — невозвратно. Неизменимо. А будущее еще можно изменить. В настоящем.
В настоящем эмиграция блюла только собственные интересы. Сейчас принято романтизировать белоэмигрантов, представлять их страдальцами за Россию. Были среди них страдальцы за Россию. Были. Не могло не быть. Но в большинстве своем эмигранты страдали только за самих себя и за то, что потеряли они вместе с Россией.
Эмиграция так сильно ненавидела победивший строй и так мало любила свой народ, что уповала на Гитлера в надежде на месть и "восстановление исторической справедливости". Они надеялись вернуться на Родину вместе с немецкими войсками, вместе с чужеземными захватчиками — и кое-кто сделал это впоследствии. Об их сотрудничестве с представителями фашистской Германии уже писалось выше.
"Господа-офицеры" были за будущее России под гусеницами немецких танков.
Ну а большевики. Вернее, представители нового режима. Они были против немцев. Против вторжения. А значит — просто за Россию. Пусть даже под новым именем-аббревиатурой "РСФСР".
