Воспользовавшись нашим отъездом в окружную станицу, казаки окрестных хуторов подняли восстание. Вдохновителем и идейным руководителем восстания был Алексей Зотьев.
— Вот гадина так гадина! — возмущался Марушкин-старший. — Вот он нас как провел. Что же, выходит, что наши хуторяне восстали против нас?
Потом мы узнали, что кулацкий заговор созревал уже давно. Душой заговора был Зотьев. Для этой цели он и приехал домой. Он же распространял антисоветские листовки среди казаков нашей станицы.
— Ах, какая дрянь! — лютовал Марушкин. — А прикинулся тогда таким несчастным. Просил: «Возьмите меня с собой…» А я, грешным делом, пожалел его еще… Говорю: ежели чего, то сообщим… Вот гад!.. Ну, попадется он мне под веселую руку… Собственноручно пристрелю.
И вот снова началась война, война между своими, близкими, часто между родными братьями, отцами и сыновьями…
Станица наша превратилась в вооруженный лагерь. Все хутора правобережья оказались во власти повстанцев. Левобережные же хутора хотя и были еще нейтральными, но брожение среди казаков шло и там. Каждую минуту можно было ждать, что все они примкнут к мятежникам.
* * *
Мы ждали нападения. По ночам выходили на окраины станицы и заставы, напряженно всматривались в темень, прислушивались, не шелестит ли трава. Но все было пока спокойно. Днем повстанцы поливали станицу с горы свинцовым дождем, ночью открыто напасть на нас, видимо, опасались.
Мост через реку нами усиленно охранялся, и тут как будто никаких неожиданностей не могло быть. То же самое и у брода в станицу. Но вот другое дело у хутора Красноярского, расположенного в двух километрах от станицы. Там тоже был брод. У нашего командования возникло опасение, что повстанцы могут переправиться у этого хутора, а потом напасть на нас с тыла.
Человек пятнадцать конников, молодых парней с нашего хутора, направили на Красноярский охранять брод.
Это распоряжение начальства мы приняли с удовольствием. Пребывание на Красноярском сулило нам много приятного: на хуторе у нас были знакомые девушки.
…Жили мы на Красноярском вольготно. Днями дулись в подкидного, купались. Вечерами к нам приходили девушки, парни. Мы пели, танцевали… Ночами же посты зорко наблюдали за бродом…
Иногда, правда, с противоположного берега, заросшего густым леском, с злобным жужжанием, как разгневанные шмели, неслись пули. Мы отвечали залпами. А потом снова наступала тишина.
Мы понимали, что это обстреливали нас из озорства хуторские ребята, находящиеся теперь в повстанческом отряде.
Такая «забава» нас некоторое время развлекала, но хуторян она приводила в смятение. Старухи и детишки, как только начиналась стрельба, стремглав мчались прятаться в погреба…
Каким-то образом наши родственники узнали, что мы находимся в хуторе Красноярском, и иногда кто-нибудь из них, рискуя быть пойманным повстанцами, пробирался к берегу. Чаще всех приходила комсомолка Лиза, сестра Петра Дементьева, который и на этот раз был у нас начальником.
Каждый раз, как только она появлялась на противоположном берегу, Петр плыл к ней. Девушка передавала ему важные сведения. Дементьев сообщал о них в станицу.
Однажды Лиза показалась на берегу, давая знать брату, чтобы он подплыл к ней. Петр поплыл.
Девушка сказала ему что-то такое, что заставило Дементьева тотчас же, с таинственным видом ускакать в станицу.
Вернулся Петр с еще более таинственным видом, чем уехал. От важности на его лице даже конопушки отсвечивали каким-то самодовольством. Он загнал нос, а мы на него посматривали с завистью: вот, дескать, человек так человек, все знает, а мы ничего…
Только на закате дня наконец выяснилась тайна Дементьева. Сестра сообщила ему сведения о численности повстанцев на нашем хуторе. Петр доложил об этом в станице. А там решили, воспользовавшись малочисленностью сил противника на хуторе, произвести налет на него. Для этой цели к нам, на Красноярский, из станицы прибыл небольшой кавалерийский отряд, человек в пятьдесят, под командованием все того же Безбородова. Мы присоединились к нему и тотчас же, перебравшись через брод, ворвались в свой хутор.
Нас никто даже и не обстрелял. Повстанцы выскочили из хутора и скрылись неведомо где.
Безбородов послал Андрея Земцова и меня за хутор, посмотреть, не видно ли там где повстанцев.
Мы с Андреем отправились в путь. Проехали Щепетнов ветряк.
— Ни черта тут никого нет, — сказал Андрей. — Они так, должно, с испугу драпанули, что пятками сверкают уже под Долгим. Поедем назад.
— Давай еще немного проедем, — предложил я.
— Ты езжай к тому вон оврагу, а я к этому. А потом вернемся.
Через некоторое время мы съехались у ветряка и направились в хутор докладывать Безбородову о результатах своей поездки.
Но Безбородов вел конников уже из хутора. Мы подождали их и доложили о том, что никого здесь из повстанцев не видели.
— Ну и ладно, — сказал Безбородов. — Поехали с нами.
Мы присоединились к отряду.
Подъехав к ветряку, Безбородов оглянулся.
— Шашки вон! — негромко скомандовал он.
Молниями блеснули выхваченные из ножен шашки.
— Рассыпайсь! — снова скомандовал Безбородов.
Мы рассыпались лавой.
— Вперед! За мной! — крикнул Безбородов и, дав шенкеля своему лысолобому рыжему жеребцу, поднял шашку и помчался к золотистому полю ржи… Мы с гиканьем устремились за ним.
Подскакав к хлебам, Безбородов остановился и внимательно всмотрелся в гущину ржи. Мы тоже остановились, прислушиваясь. Могильная тишина. Я смотрел на командира.
— Никого тут, конечно, нет, — пробормотал он. — А сказали, что во ржи засели… Но все-таки прочешем рожь… Шагом!.. Арш!..
…Небо пламенеет в багряном закате. В зареве вечерней зари, как в вишневом соку, плавает огромный раздувшийся, раскаленный шар солнца. Встревоженно лопочут о чем-то степные птицы, усаживаясь на ночлег.
Продвигаемся тихо, густая высокая рожь бьет нас по ногам тугими колосьями.
Вдруг выстрел… еще и еще… Стреляют из ржи.
Всадники в нерешительности останавливаются. Кое-кто из наших, прикладываясь к ложам, стреляет наугад в рожь… Оттуда слышатся стоны. Стрельба с обеих сторон усиливается. Над головой противно посвистывают пули. Рядом со мной казак как-то странно вскрикивает и с храпом валится с лошади. Испуганная лошадь с ржанием мчится в степь.
Безбородов взмахивает шашкой:
— Впе-еред.
Я привстаю на стременах, поднимаю шашку и во весь голос кричу:
— Ура-а!
Мчится по ржаному полю вся наша лава.
