Оказавшись вне поля зрения поста, Хорст остановил свой мотоцикл, и мы встали рядом с ним. Я приказал ему ехать прямо на железнодорожный запасной путь и передать нашим людям, чтобы те ожидали меня там. Он снова сел на свой мотоцикл и, отъехав от нас на расстояние около километра, повернул в сторону. Мы же продолжили ехать по направлению к центру города. Толпы одесситок с детьми заполонили все дороги, двигаясь в южном направлении так быстро, как только могли. Пехота, наоборот, стягивалась в город, чтобы занять свои места, выстраивая защитное кольцо вокруг Одессы. Эти передвижения сильно задержали нас. Одна часть города была полностью в огне, и мы слышали пулеметную очередь и залпы пушек, доносившиеся со всех сторон. Огненные вспышки сверкали повсюду. Русские все еще боролись с самими собой. Было страшно. Ад на земле. Мысль, что русские уничтожают друг друга, казалась не просто чудовищной – их было жаль. Я твердил себе: «Это война, я принимаю участие в настоящих боевых действиях, я должен радоваться», но не мог. Все происходившее было мне чуждо. Истошные крики плачущих детей доносились со всех сторон. В чем же они виноваты?
В центре народу было еще больше, улицы превратились в муравейник, и мы больше стояли, чем продвигались. Армия направляла жителей города самым коротким путем. Мы медленно проталкивались к главному армейскому штабу и радиоцентру. Понимая, что идти пешком быстрее, я приказал Вилли направляться в парк, находящийся напротив здания штаба, а сам, протискиваясь сквозь толпу женщин, детей и солдат, отправился в главный штаб. Воздух был пропитан гарью, так что я почувствовал себя нехорошо. Ветер, дувший с севера, только усугублял ситуацию, принося все новые клубы дыма.
Штабы все еще охранялись военными, но их внимание было рассеянным. Они держали свои винтовки в боевой готовности, и в случае необходимости им всего лишь требовалось нажать на спусковой крючок. Я уверенно направился по ступенькам и вошел в дверь. Охрана отреагировала спокойно, внутри же царила неразбериха и хаос. Сотни офицеров бегали по коридорам в панике. О военной выправке и дисциплине в Одессе забыли.
Я сразу же кинулся туда, где, я знал, должны были находиться ребята. Оставалось совсем мало времени. Уже было без двадцати пяти двенадцать. Менее чем через тридцать минут пробьет назначенный час. Один из наших электриков копался возле главного распределительного щита и, увидев меня, улыбнувшись, подошел.
– Последняя проверка, – доложил он мне. – В штабе не знают, что им делать. Вы обрубили им всю связь с фронтом, и теперь они следуют приказам из Москвы. Последнее сообщение пришло полчаса назад прямо из Кремля. Сталин требует не сдавать Одессу, бороться до последнего солдата, идти в контрнаступление и разбить немцев во что бы то ни стало. Подкрепление в количестве миллиона человек движется с юга, но генералы абсолютно сбиты с толку. Я догадываюсь, что вы что-то сделали с теми двумя колоннами танков, которые бесследно исчезли. Они в недоумении. Только и разговоров, что они не отвечают на позывные. Радио молчит. Посланные курьеры не вернулись, сообщения, посланные в дивизионные штабы, на фронт, остаются без ответа. Здесь нет информации, вошли ли немцы в Одессу, или бой продолжается в пятидесяти километрах от города. Как сработано, а?!
Он так ликовал, что готов был пуститься в пляс.
– После всего произошедшего они думают, что немцы в порту, поэтому командующий подписал приказ о немедленной эвакуации всех жителей города. Я так понимаю, остальное вам известно. На самом деле, – добавил он, – у меня не много времени. Один из нас должен остаться здесь, потому что отсюда мы контролируем происходящее. Когда все рванет, не только главный штаб, но и все прилегающие районы, включая здание радиоцентра, разлетятся на куски и окажутся высоко в ночном небе. Парень, который останется, грубо говоря, имеет шансы пятьдесят на пятьдесят – уйти или, возможно, уже никогда не покинуть этого места. Это его собственный выбор.
Я не стал спрашивать, кто остается. Я не хотел знать. Этот шанс пятьдесят на пятьдесят скорее приравнивался к одному на миллион, и почему-то во мне была уверенность, что именно с этим смельчаком я разговариваю сейчас. Я велел ему передать остальным, что мы встречаемся на запасных путях железной дороги, как и условились ранее, и покинул здание.
Снова перейти улицу в обратном направлении оказалось настоящей проблемой. Грузовики стояли впритык, бампер к бамперу и двигались беспорядочно, по мере возможности. Люди толкали меня из стороны в сторону, не давая двигаться ни вправо, ни влево, ни вперед, вынуждая подолгу оставаться на одном и том же месте. Пришлось просто плыть по течению, будучи подхваченным толпой, пока, наконец, у меня не появилась возможность прорваться и со всех ног броситься в сторону парка. Я посмотрел на часы. Без пятнадцати двенадцать. Я подбежал к машине, и в тот момент, когда влезал в нее, чудовищной силы взрыв потряс воздух. Я повернул голову автоматически. То, что я увидел, являло собой фантастическое зрелище. Как будто сразу выпустили миллион ракет и на небе образовался фейерверк, состоящий из множества оттенков. Это взорвался склад боеприпасов. Взрывы повторялись каждую минуту, потрясая своей мощью весь город, и наш автомобиль подпрыгивал и раскачивался при каждой новой взрывной волне. Из-за того, что свет пламени в гавани и в городе распространялся за нашей спиной, небо перед нами по контрасту казалось еще чернее, чем прежде. Эти мощнейшие нитроглицериновые бомбы сделали свое дело. За этим страшным и в то же время завораживающим зрелищем можно было наблюдать бесконечно, но спустя несколько секунд после очередного взрыва шрапнель полетела во все стороны, вонзаясь в землю, как капли дождя. Мы кинулись на землю и остались лежать возле машины, прикрывая голову руками. Истеричные крики людей, особенно детские, заглушали даже звук заградительного огня. Обезумевшие от страха люди давили друг друга в толпе. Все улицы были заполнены, и теперь множество народу уже бежало по парку. Они двигались по замкнутому кругу, не зная, как из него выбраться. Это война, сказал я сам себе, а люди здесь как мыши, пойманные в мышеловку.
Обломки разрушенных зданий летали в воздухе и, попав в нашу машину, выбили стекла, которые мелким градом полетели в нас. Мы с Вилли оставались лежать на земле, тесно прижавшись друг к другу, а когда падать больше было нечему, мы привстали, чтобы посмотреть на причиненный ущерб. Огромный сук дерева лежал на кузове машины, а еще чей-то ботинок оставил вмятину на ее капоте, так, словно это бросили тяжеленный кирпич. Все окна были разбиты, а пол и сиденья – усыпаны стеклами. Мы быстро смахнули осколки рукавами и сели на места, заботясь лишь о том, чтобы завелся мотор. Слава богу, здесь проблем не возникло. Тогда мы опять вылезли, чтобы убрать бревно сверху. Одному Богу известно, откуда оно взялось. Возможно, летело несколько километров. Мы выгребли большую часть стекол и сели в машину. Была снесена половина кузова, не говоря уже об окнах, а сквозняк был похлеще, чем в русском поезде.
