После того как он на французском языке, акцент которого выдавал итальянца, поблагодарил маркграфа за позволение спокойно оставаться в его землях, иностранец произнес несколько комплиментов правлению маркграфа, рассказал о собственных многочисленных путешествиях и закончил словами, что в качестве выражения своей благодарности хотел бы доверить ему некоторые секреты, которые будут способствовать его счастью и благоденствию его княжества. Естественно, такое заявление привлекло внимание, которое достигло пика, когда он продемонстрировал несколько очень красивых камней, которые могли быть алмазами и которые, если он говорил правду, имели огромную ценность.
Маркгаф пригласил его поехать вместе с ним весной в Трисдорф, его летнюю резиденцию, и граф Цароги — имя, под которым он приехал — принял его приглашение при условии, что ему позволят жить там, как ему хочется, и что при этом никто не будет обращать на него внимания.
В Трисдорфе его комната была на первом этаже, там же находилась и квартира мадемуазель Клерон. Маркграф и его жена жили в Фалъконри. Слугу графа не было, пищу, по возможности, максимально простую, он принимал в одиночестве в собственной комнате, которую вообще редко покидал. Его потребности были сведены к самому минимуму. У него не было собственного круга общения, вечера он проводил с маркграфом, мадемуазель Клерон и несколькими друзьями, которых приглашал маркграф. Его так и не смогли уговорить питаться за княжеским столом, и он встречался с супругой маркграфа лишь несколько раз, хотя она и стремилась познакомиться с этим странным человеком.
Речи его всегда были очень интересными и показывали обширные знания света и людей, но иногда он произносил таинственные слова, и когда кто-то пытался узнать больше, замолкал или менял тему разговора. Он любил говорить о своем детстве и о матери, которую всегда упоминал с большим чувством. Если верить его словам, воспитывался он как князь.
Он говорил откровенно, но никогда не был нелюбезен. Написать, как сделал барон фон Гляйхен, что он вел себя как избалованный фаворит и обращался с маркграфом как со школьником, было бы неправдой и не соответствовало бы его характеру. Маркграф, как ни мало он подчеркивал свое достоинство в кругу семьи, был князем и требовал уважения, на которое ему давали право его рождение, положение и моральные качества. Он никогда не позволил бы какому-то иностранцу отдавать себе приказы или управлять собой.
Однажды Цароги показал маркграфу письмо, полученное им от графа Алексея Орлова, возвращавшегося из Италии; оно содержало настоятельное приглашение встретиться с ним в Нюрнберге, через который лежал его обратный путь. Он предложил маркграфу использовать эту возможность, чтобы встретиться с героем Чесменской битвы. Так и было сделано, и автор сопровождал их обоих в Нюрнберг, куда Орлов к тому времени уже прибыл.
Орлов встретил с раскрытыми объятиями Цароги, который впервые надел форму российского генерала, обнял его и назвал «саго padre, саго amico» («дорогой отец», «дорогой друг»), и тому подобное. Он принял маркграфа с необычайной любезностью и поблагодарил за покровительство по отношению к его другу. Этот случай породил замечание, приписываемое бароном фон Гляйхеном графу Григорию Орлову (которого маркграф никогда не встречал), что следует предположить, что Цароги сыграл огромную роль в революции 1762 г. в России.
В полдень мы все сели за стол в качестве гостей графа Орлова. Беседа была чрезвычайно интересной и частично затрагивала военную кампанию на архипелаге, но большей частью касалась полезных открытий. Среди прочего Орлов показал маркграфу кусок негорючего дерева, который, когда к нему подносят огонь, никогда не загорается и не превращается в золу, а набухает, как губка, и затем распадается в тонкий пепел.
После того как стол был убран, Орлов отвел Цароги в соседнюю комнату, где они оставались вдвоем довольно значительное время. Автор, которому случилось стоять у окна, за которым был виден экипаж графа Орлова, заметил, как один из слуг графа открыл дверь кареты и достал из-под сиденья красную кожаную сумку, которую отнес в комнату, где находились граф Орлов и Цароги.
Вскоре после этого мы откланялись. В экипаже на обратном пути Цароги достал из кармана венецианские цехины и машинально начал играть с ними. Имея привычку пристально за ним наблюдать, я могу с уверенностью сказать, что раньше у него денег не было.
Он передал маркграфине от имени графа Орлова красивую серебряную медаль, которая была выбита в память победы в Чесменской баталии. Когда мы вернулись, он впервые показал нам свой патент российского генерала, с большой печатью, и признался маркграфу, что имя Цароги было заимствованным, или анаграмматическим, и что на самом деле он был Ракоци, единственным представителем этого рода и прямым потомком принца-изгнанника, некогда управлявшего Зибенбюргеном времен императора Леопольда.[290]
Все это вместе только увеличило наше любопытство, которое, однако, чуть позже было удовлетворено не очень приятным образом.
В 1775 г. маркграф приехал в Италию в сопровождении автора. В Италии нам стало известно, что последний из рода Ракоци, который проживал там в течение некоторого времени, уже давно скончался, и род этот угас. В Ливорно английский консул сэр Джон Дик сказал нам, что неизвестный был не кто иной, как граф Сен-Жермен, и что именно в Италии он встретился с князем Григорием Орловым и его братом, имея к тому горячее желание.
Из другого источника, не менее достойного доверия, мы узнали, что он родился в Сан-Джермано, маленьком городке в Савое, и что его отец, по имени Ротондо, был сборщиком налогов, но обладал значительным состоянием, позволившим ему дать сыну хорошее образование, которое, однако, настроило его против работы сборщика налогов. В знак протеста он взял себе в качестве имени название города своего отца и сделал себе из него титул граф Сен-Жермен. С того времени он объехал весь мир как авантюрист, живя в Париже и Лондоне под именем Сен-Жермена, в Венеции — графа ди Белламаре, в Пизе — шевалье Шёнинга, в Милане — как шевалье Уэлдон, в Генуе — как Салтыков, и ему должно было быть около 75 лет.
Естественно, маркграфу после таких открытий пришлось выступить против человека, который мистифицировал его по поводу своего происхождения и утаил, стыдясь, многое другое. Вернувшись в 1776 г. из путешествия, маркграф возложил на автора тяжелую обязанность поехать в Швабах, где он должен был поставить этого человека перед лицом всех тех фактов, которые были ими собраны. Автор должен был сказать ему о неудовольствии князя злоупотреблением его добротой и от имени маркграфа потребовать обратно те письма, которые он время от времени ему направлял. Если письма будут возвращены, то ему разрешалось оставаться в Швабахе при условии, что все будет тихо, иначе его документы будут изъяты и он будет изгнан за границы владений маркграфа.
