Борис Хотимский - Непримиримость. Повесть об Иосифе Варейкисе

И вдруг шальная мысль в усталой голове: а здесь ли Муравьев, в штабе ли? Или…

Сонливости как не бывало. Надвинув на лоб фуражку и подтянув ремень с кобурой, Благонравов быстро выходит в коридор. И сразу же чует неладное.

Так и есть: Муравьев покинул здание штаба. Зачем? Давно ли? Куда направился?

Кто-то доложил, что автомобиль главкома поехал как будто в сторону пристани. И Благонравов, всем нутром предчувствуя беду, помчался на пристань. Успеть бы…

Поздно! Не успел…

Догнать? Черт, ни одного исправного суденышка! Скорей доложить Старику…

Кобозев со своей семьей занимал вагон на станции Казань-Пассажирская. Опытный путеец, он знал, что в отцепленном вагоне очень даже можно жить и работать. Сегодня он позволил себе недолгий отдых после напряженнейших дней и ночей. При главкоме остался дежурить Благонравов — товарищ бывалый и надежный. Луг-ром главком отправится на позиции. Уже недолго ждать, светает… Но кто это так рано и так спешно взлетает по ступенькам вагона, рвет ручку двери? Что там еще? Благонравов?!

— Так и есть, Благонравов! Что с тобой, Георгий Иванович? Что стряслось?

— Петр Алексеевич! Муравьев сбежал!

— Что-о?!

— На пароходе. Всех наших политработников арестовал, загнал в трюм, увез с собой.

— Куда?

— Вниз по течению. Должно быть, в Симбирск…

Рапорт главкому был составлен. Тухачевский подумал, что получился не просто очередной военный рапорт, а нечто выходящее, так сказать, за рамки. Что ж, пусть выходящее за рамки! В конце копцов пора ставить точки над «и». Он еще раз проверил свой текст:

«Сызрань оставлена. Хотел еще вчера начать наступление всеми силами, но броневому дивизиону было Вами запрещено двигаться, а потому наше наступление на Усолье и Ставрополь велось жидкими пехотными частями. Совершенно невозможно так стеснять мою самостоятельность, как это делаете Вы. Мне лучше видно на месте, как надо дело делать. Давайте мне задачи, и они будут исполнены, но не давайте рецептов — это невыносимо. Неужели всемирная военная история еще недостаточно это доказала?! Вы же командуете за меня и даже за моих начальников дивизий… Я думаю, что нам необходимо свидеться…»

Решил ничего в тексте не менять.

Да, свидеться было необходимо. И Тухачевский надеялся, что, получив подобное послание, Муравьев незамедлительно вызовет его для объяснений. И тогда уж…

Однако главком вызвал его еще прежде. И не в Казань, а в Симбирск, куда прибыл сегодня, десятого июля. Надо полагать, для непосредствепного руководства войсками. Тем более необходимо было договориться наконец о прерогативах каждого. Если главком, еще сидя в Казани, то и дело посягал на самостоятельность своего командарма, то чего же ожидать теперь, когда он будет совсем рядом? Нет, откладывать выяснение отношений далее нельзя. И то, что Муравьев сам его вызвал, даже к лучшему: теперь главком не посмеет упрекнуть своего командарма в каком бы то ни было нарушении дисциплины, оставлении войск в неподходящий момент и тому подобное. Разговор предстоит не из приятных, а в неприятной полемике такой человек, как Муравьев, наверняка будет выискивать, к чему бы прицепиться, придраться. Здесь, как в боевых действиях, каждый будет искать у противника ахиллесову пяту. Каждый будет стараться предугадать ответный шаг и продумывать по возможности побольше вероятных ходов наперед. Иптересно, умеет ли главком играть в шахматы?

Уж лучше бы в данном случае шахматная игра, чем… Воевать надо с противником. А когда — перед лицом общего неприятеля — затевается драка между своими же командирами, между начальником и подчиненным, тогда поражение неминуемо и не спасет никакой солдатский героизм, никакой энтузиазм…

Ладно! Текст он возьмет с собой, а там — по обстоятельствам: либо вручит, либо изложит устно, либо и то и другое. Пора собираться в путь!

Прибыв в Симбирск, Тухачевский прямо со станция отправился на пристань. Вечерело, но жара не ослабевала, и он подумал, что правильно сделал, оставшись в легкой гимнастерке. На улицах его внимание было привлечено необычным оживлением, около пристани — еще суматошнее. Какие-то отряды, множество матросов — надо полагать, прибывших вместе с главкомом. Ничего сверхъестественного в этом не было, но ощущалось нечто лихорадочное, настораживающее.

Главком принял его в своей каюте на верхней палубе быстроходного судна «Межень». В каюте было прохладно, на столике стоял небольшой самовар, тут же — сахар, хлеб, аккуратно нарезанные ломти копченой свинины. Стаканы в надраенных подстаканниках, бокалы, бутылка без этикетки…

Еще с порога Тухачевский козырнул, весь подобрался по давней гвардейской привычке, отчеканил:

— Товарищ главком фронта! Командующий 1-й армией Тухачевский по вашему приказанию явился!

— Чувствую военную косточку! — Муравьев поднялся со стула, пошел навстречу, в летнем белом кителе, радушный, приветливый. Пожал руку, пригласил к столу, и обратился к присутствовавшему нарядному адъютанту: — Вот, Нестор, при случае встань между мною и командармом, задумай любое желание, исполнится непремено. Мы ведь с Тухачевским тезки, он тоже Михаил.

Смуглолицый Нестор улыбнулся шутке начальстиа, непринужденным движением откинул рукава алой черкески, взялся за бутылку, ловко и расторопно наполнил бокалы, после чего, поймав ему понятный взгляд главкома, бесшумно покинул каюту.

— По махонькой, а? — предложил Муравьев. — За сегодняшнюю встречу и завтрашнюю победу!

— Благодарю, — сдержанно ответил Тухачевский, не притрагиваясь к бокалу, который явно не соответствовал понятию о «махонькой».

— Ну, как знаете, — не стал настаивать хозяин. — А я уж, с вашего позволения, приму. Для взбодрения. А то всю ночь не спал, работал. Да еще помитинговали в пути. Пришлось кое-что разъяснить нашим ороликам… Эх, легко пошло! Напрасно отказались… Ну, а от чаю-то, надеюсь, не откажетесь?

— От чаю не откажусь.

— И на том спасибо, — хмыкнул Муравьев, собственноручно подставляя стаканы под кран самовара. — Да вы присаживайтесь, в ногах правды нет. Правда только в революции. А мы с вами солдаты революции, стало быть, солдаты правды…

Главком болтал благодушно, а Тухачевский, прихлебывая горячий чай (весьма кстати, а то в горле пересохло), все никак не мог решить, вручать ли письменный текст рапорта или высказаться устно. И вообще, для чего этот вызов? Для пустопорожней болтовни за чаепитием? Или главком таким способом налаживает отношения и заодно прощупывает?

— Да, дорогой мой тезка, — продолжал тот, вгрызаясь и бутерброд с ломтем свинины и энергично жуя. — Мы с вами солдаты революции. Мы боремся за одно общее дело, за дело нашего русского народа. Или я не прав? Можете не отвечать, знаю, что прав. Я все знаю! Знаю и то, что иные, в Москве и даже здесь, на Волге, глядят в мою сторону косо. Дескать, бывший подполковник — раз. Левый эсер — два. Такой-сякой немазаный — три. Но из партии левых эсеров я теперь вышел. Потому что не поддерживаю того, что они натворили в Москве. Молодцы большевики, не стали разводить тары-бары, живо усмирили. Это вам комплимент, как большевику. А то, что я был подполковником, а не молотобойцем или грузчиком… Так ведь и вы, насколько мне известно, не из кузнецов. И в прошлом — не фельдфебелишко какой-нибудь, а?