— Где мы с вами встречались?
Дина подскочила ко мне и схватила мою протянутую руку.
— Какая встреча, какая встреча, вот уж не думала, вот не ожидала! А вспоминала часто, хотя жизнь столкнула нас случайно и мгновенно. Ну?
— Неясные обрывки воспоминаний мелькнули перед моими глазами, что-то связанное с Севастополем…
— Да вспомните же ваш жакет, ваш черный жакет! В пещере на 35-й батарее вы бросили его в сторону, а я спросила: «Можно его надеть?» Вы сказали: «Можно».
— Да неужели это вы?! — воскликнула я.
— Ну, конечно я. Но вы тогда не знали моего имени.
— Вот и хорошо, — сказал Николай, — значит, нашего полку прибыло, собираются севастопольцы. Вячеслав в лес ушел с пленными моряками, знаете? Да, все моряки: электрики, мотористы, минеры. Морской порядок!
— Расскажите, Дина, как вам удалось вырваться из пещеры? — попросила я.
— Помните, собирались бежать на прорыв? Я была в морской форме и думала: вот бы достать гражданское платье! В форме не скроешься! Я скинула форменку, и к моей черной юбке ваш черный жакет отлично подошел. Немножко узковат, но ничего… Не знаю, как другим, а мне удалось прорваться. Но что было!.. Даже всего не помню. Я падала, вскакивала, бежала, ползла. Темно, ничего не разберешь, вокруг пули жужжат и цокают о камни, потом вдруг осветительные ракеты — ну, думаю, все. Однако выбралась из-под обрыва, ползла дальше…. потом свалилась в какой-то окоп, забилась в уголок и решила: «Пережду, пока не прекратится стрельба…» И заснула, будто провалилась сквозь землю. Сами знаете, сколько ночей не спали, Только слышу, кто-то что-то говорит… Открываю глаза — и о ужас! Белый день, а над окопом стоят немцы с автоматами, смотрят на меня. Признаюсь, я очень испугалась, а потом думаю: как бы от них удрать. Один из них, спрыгнул в окоп. Я вскочила, оглянулась — саперная лопатка ну — думаю — хоть не убью, а трахну его по башке, даром жизнь свою не отдам. Схватила лопатку и замахнулась, а немец меня поймал за руку, да так сжал, чуть кость не сломал. Ну, тут я совсем осатанела и другой рукой стала царапать ему лицо. Били меня и этой же лопаткой, и кулаками, а потом повели в лагерь. Через две недели отпустили как гражданскую — ваш жакет помог. Так я и отвоевалась тогда.
— Вы севастопольская? — спросила я Дину.
— Нет, одесситка. Я во флот попала очень просто: когда наши части уходили из Одессы, сбежала из дому и пристала к саперам из морской пехоты. Воевала с ними всю оборону Севастополя. Я сапер, — с гордостью сказала она.
В это время вошла Клава, которая куда-то уходила, и обратилась к Николаю:
— Тут еще четверо пленных собираются в лес, они хотят идти с вами.
— Хорошо, — согласился Николай, — но только пускай сейчас выходят и подождут нас в поле, а мы выйдем через пять минут. Хватит разговаривать! — поторопил нас Николай. — Надо отправляться в путь!
Благополучно миновав последние дома симферопольской окраины, мы вышли в поле и в небольшой ложбине увидели четырех пленных. Здесь произошло короткое пятиминутное совещание. Николай рассказал, как идти к деревне Ивановке.
— Но, — сказал он, — нельзя идти толпой, надо разделиться на две партии. Впереди пойдем я, Женя и вы, — он указал на двух мужчин, стоявших рядом. — А вы, — обратился он к другой паре мужчин, — пойдете с Диной сзади. Тронетесь в путь минут через двадцать после нашего ухода, не раньше.
Пошли полем, без дороги, преодолевая холмы и овраги. Резкий норд-ост дул навстречу, погода неприятная, без дождя и снега, но очень холодная. По небу неслись облака, сквозь которые прорывались какие-то неприветливые и негреющие солнечные лучи. Мы шли быстро.
В глубоком овраге немного посидели, отдохнули и перекусили, потом пошли дальше. До нашего слуха стали доноситься частые автоматные очереди: что бы это могло значить? Но, окрыленные удачным выходом из города и благополучно пройденной частью пути, мы решили: это, видимо, партизаны упражняются в стрельбе. Николай высказал такое предположение, и мы все успокоились, будто и впрямь уже были на свободной советской земле.
Я старалась идти большими шагами, не обращая внимания на кочки и камни, перепрыгивала через ручейки и канавы, не задерживалась, опасаясь, что мои спутники скажут: вот, мол, связались с женщиной, приходится замедлять шаг. Ох, эти высокие каблуки! Я порядочно устала, ноги мои болели.
Николай предложил, на всякий случай, снова разделиться на две группы и идти на расстоянии приблизительно полукилометра друг от друга. Я с одним пленным пошла впереди, Николай и другой пленный — позади.
Поднявшись на холм, мы увидели слева деревню Ивановку, а напротив, на склоне горы у опушки леса — деревню Буру. Плохие вышли из нас разведчики: мы смотрели вдаль, туда, где темнел лес, и, забыв осторожность, не обращали внимания на то, что находилось вблизи.
Мы спустились с холма, намереваясь пересечь дорогу, ведущую к Ивановке. Но тут поднялась пальба из автоматов. Мы обомлели… Перед нами шагах в ста рассыпались по полю румынские солдаты, форма которых сливалась по цвету с осенней увядшей травой. Мы резко повернули налево и пошли по дороге к Ивановке. Нас начали обстреливать, пули свистели вокруг, румыны кричали, махали руками, требуя, чтобы мы к ним подошли. Три раза мы приостанавливались, когда пули свистели возле самых ушей, но спустя мгновенье снова продолжали идти ровным, размеренным шагом, глядя вперед, в одну точку. Это стоило огромного напряжения сил. Но инстинкт подсказывал: проявление слабости приведет к гибели.
Мы не сказали друг другу ни слова, но оба думали одно и то же: пусть лучше убьют здесь на дороге, чем расстреляют или замучают в гестапо. Я отлично знала, что если попадусь на пути в компании с пленными, то мне придется разделить с ними их судьбу. К тому же пленный, с которым я шла, вообще не имел никаких документов, а человек без документов считался партизаном. Я гипнотизировала взглядом ближайший сарай: скорей бы достигнуть его и скрыться с глаз румын! Вдруг мой товарищ с ужасом в голосе произнес:
— Деревня пустая!
И я увидела ясно: деревня мертвая! Нигде ни одного человека, не вьется ни один дымок. Что нас ждет, может быть, там засада? Наконец, достигли спасительного сарая и скрылись за домами. Обстрел утих.
Румынские солдаты потратили много пуль, но ни одна не попала в нас, и это, конечно, не случайность. Просто почему-то пожалели. Немцы, на месте румын, не стали бы тратить лишних пуль. Гитлеровцы и жалость — понятия несовместимые.
Мы не чувствовали себя спасшимися и шли по пустынной деревне, как по минному полю, с ужасом думая: вот сейчас спустятся с горки наши товарищи и попадут в западню, что же будет с ними?
