– Однажды не пришел никто. Но я все равно встал за кафедру и начал проповедовать. Мимо проходил один человек, он просунул голову в дверь и спросил: «Что вы делаете? Никого же нет. Вас никто не слышит». А я сказал: «Но вы же меня услышали».
В одиннадцать с небольшим Джимми просит друга Мэтью произнести вступительную проповедь. Мэтью выходит. Он молод – ему двадцать восемь – и похож на актера Стива Бушеми. Читая проповедь, он ходит взад-вперед, позвякивая цепочкой с ключами, которая висит у него на поясе.
– Люди говорят мне: «Я соблюдаю Десять заповедей». Это хорошо. Но, кроме этих десяти, есть много других заповедей. Надо выполнять все, что говорит Господь.
Голос Мэтью заполняет церковь. Он очень старается и сильно сутулится – спина почти параллельна полу, будто Мэтью изображает Граучо Маркса[231].
– Я слышал, как люди говорят, что Библия значит то или се. Но, друзья мои, Библия значит только то, что в ней написано. Если бы Бог хотел ее изменить, то велел бы пророку это сделать.
– Ну же! – призывает Джимми со стула за алтарем, поднимая руки. – Аминь!
У Мэтью синий носовой платок. Он ежеминутно вытирает лоб или слюну в уголке рта. Он спал три часа – прошлым вечером проповедовал в другой церкви.
Предполагалось, что он будет говорить несколько минут. Но прошло уже двадцать, а он не собирается останавливаться. Он переходит от одной темы к другой, куда бы ни направил его Бог: излечение, карающая рука Господа, больная нога его сына, милосердие Иисуса, война в Ираке («Нам надо уйти из Ирака, и Бог накажет президента Буша»).
Католические и лютеранские службы, на которых я бывал, напоминали хорошо разыгранные концерты Баха. Эта же похожа на фри-джаз Орнетта Коулмана[232]. Абсолютная спонтанность.
– Я пытался не начинать вновь, – говорит Мэтью, – но я верю, что надо слушаться Духа Святого… да.
– Сегодня день спасения, да. Прямо здесь, в этой церкви, да.
Прошел час. Джимми топает ногой. Его жена, которая сидит рядом со мной, плачет и говорит: «Слава Иисусу». Другая женщина чуть сзади что-то бессвязно бормочет.
– Шамамамамама, – произносит она.
И вздрагивает всем телом.
– Шамамамам.
Я чувствую, что повторяющиеся «да» гипнотизируют и меня. Как будто макушку головы тянет вверх. Вдруг я понимаю, что вижу только Мэтью, его рубашку и синий носовой платок, и слышу только его благочестивые «риффы».
Я заставляю себя резко выйти из этого состояния. Иначе как я вернусь в Нью-Йорк и расскажу Джули, что был спасен в церкви змеедержцев в Теннесси? С силой опускаю себя на Землю. Я еще не готов поддаться.
Мэтью проповедует полтора часа, пока Святой Дух не велит ему остановиться. Разогрев длился так долго, что в основном мероприятии Джимми нет нужды. Он завершает службу помазанием паствы оливковым маслом. Джимми неудобно: ведь я пришел издалека и пропустил главное шоу. Ни одной змеи не подняли, ни капли стрихнина не выпили.
– Посмотрим, куда приведет меня Святой Дух, – говорит он.
Пастор вытягивает из-за алтаря деревянный ящик с прозрачной пластиковой крышкой. Внутри, высовывая язык, извивается медноголовый щитомордник с метр длиной.
Джимми говорит, что хорошо ухаживает за змеями.
– Чищу их, забочусь о них, пою и кормлю мышами.
А потом он возвращает их в горы. (Несмотря на это, моя тетя Марти, борец за права животных, пришла в бешенство, когда узнала, кого я собираюсь посетить.)
Джимми садится на скамью и закрывает глаза.
– Ха-та-та-та-та-та, – произносит он.
Он произносит бессвязный набор звуков с нисходящей интонацией.
– Ха-та-та-та-та-та. О, спасибо, Иисус. Ха-та-та-та.
Джимми открывает глаза и нагибается за щитомордником. Одной рукой он берет его у головы, а другой около хвоста, делая медленные круговые движения.
– Ха-та-та-та.
Змея только высовывает язык. Джимми около минуты держит ее на уровне глаз. А потом медленно и осторожно опускает в ящик. И выходит из транса. Странно, но его внешность совершенно изменилась. Он выглядит счастливее, гармоничнее, он преобразился за эти две минуты. Может, так сиял Моисей, спустившись с горы.
– И как змея на ощупь? – спрашиваю я.
– Не холодная и не скользкая. Скорее как бархат.
– А что вы чувствовали?
– Радость, – говорит Джимми. – Словно на голову вылили ведро теплой воды.
Сам я не касаюсь щитомордника. Я обещал Джули. Она сказала: если так уж необходимо буквально следовать этому отрывку, всегда можно взять ужа. Писание не обязывает возиться с ядовитыми змеями.
Потом Джимми везет меня на пикник к другу. Мы едим курицу и торт и рассматриваем яркую китайскую картину с птицей. Мы говорим о наших семьях, и о бурых медведях, и об апокалиптических временах, в которые мы живем. А потом Джимми обнимает меня и говорит, что я должен приехать к нему еще и погостить подольше.
По дороге в аэропорт я слушаю по радио кантри-песню о конфликте Моисея с фараоном и думаю о двух поразительных вещах. Во-первых, там, в однокомнатной церкви, змеедержание вовсе не казалось таким уж диким. Где-то я вычитал отличную мысль: религия делает «странное обычным, а обычное странным». Здесь странное стало обычным.
А во-вторых, мне хочется, чтобы Джимми перестал трогать змей. Мои преподаватели антропологии в университете были бы шокированы. И Ральф Худ, религиовед, который связал меня с Джимми, – тоже. Он написал культурно-релятивистское эссе о том, что змеедержание – ценная разновидность богослужения и что змеедержец проникается значимостью жизни, побеждая смерть. Не судите, да не судимы будете.
Но, поскольку я до сих пор мыслю в категориях соотношения прибыли и риска, мне кажется, риск для жизни Джимми перевешивает прибыль в виде трансцендентального переживания. Мало кто из новых знакомых понравился мне так сильно, как он. И вот почти каждое воскресенье Джимми искушает смерть. Но почему? Потому что отрывок из главы 16 Евангелия от Марка был истолкован буквально. А некоторые исследователи Нового Завета вообще говорят, что изначально его не было в Писании. Я хочу, чтобы Джимми пережил трансцендентальный опыт с помощью танцев, пения гимнов или суфийского вращения[233]. Чего угодно.
Ну, Ральф Худ приводит старое высказывание горцев: «Если вы не верите в змеедержцев, помолитесь за них». Это мне по силам.
…Кто жаждет, иди ко Мне и пей.
Евангелие от Иоанна 7:37
День 306. Я вновь провожу утро в столовой для бездомных «Святые апостолы». В последнее время я пытался понять, как здесь распределяются задания. И вот что заметил: на раздачу напитков – а это первая остановка в главном зале, прямо рядом с входом, – всегда ставят… красивую волонтерку. Совпадение? Или они пытаются добавить сексуальности?
Я думаю, второе. Что, возможно, не по-библейски. Мы ведь должны заботиться о духе, а не о теле, правда? Сегодня работаю рядом с красавицей дня. Я наливаю розовый лимонад, она его раздает. Это невысокая блондинка в желтой футболке, лидер молодежной церковной группы из техасского города Абилина. Она протягивает стакан, говорит: «Хорошего дня», – и улыбается, как в рекламе морских круизов. Кажется, у нее отлично получается, но столовские старейшины суровы.
– Ты каждый раз делаешь шаг вперед, – резко говорит волонтер-ветеран. – Это задерживает очередь. Просто выдавай стакан.
Пристыженная блондинка кивает.
В столовой для бездомных почти всегда работает молодежная церковная группа. Никогда не видел здесь молодежную группу атеистов. Ага, я в курсе, у верующих нет монополии на добрые дела. И уверен, что толпы агностиков и атеистов в других столовых плюхают в тарелки картофельное пюре. И знаю, в мире полно светских организаций вроде «Врачей без границ», в которых состоят самоотверженные люди.
Но должен сказать, что гораздо легче творить добро, если веришь в книгу, которая этого требует. В старших классах наш директор, строгий мужчина в обманчиво жизнерадостных розовых очках, ввел «добровольные обязательные работы». Те, кто хотел окончить школу, должны были два часа в неделю заниматься добрыми делами.
Мы, ученики, страшно злились. «Добровольные обязательные работы» – это же оксюморон! Нельзя законодательно принудить к нравственности. Ее необходимо воспитывать. Кроме того, это было правило, установленное властями, а значит, хорошего от него не жди.
Но я хотел окончить школу, поэтому пошел очищать подносы в столовую для бездомных. И это оказалось не так уж плохо. Оглядываясь назад, понимаю, что обязательные добрые поступки – не худшая идея. Будь я предоставлен сам себе, сидел бы дома и играл в «Звездных рейдеров» на Atari 800[234] или мусолил папин цензурированный Playboy. Может, Конгрессу стоит взять пример с моей школы – или с мормонских миссионеров, или с израильской армии – и потребовать от американцев гражданской сознательности. Оканчиваешь школу, и тебя на год отправляют в Амери-Корпус[235]. Таков закон.
