Так что уже в начале января 1996 года мне пришлось побывать в Голландии.
Описать более подробно все странствия по европейским странам в качестве доверенного лица этого в высшей степени порядочного человека я решил в следующей моей книге, «Записки карманника», которую пишу, можно сказать, параллельно с этой. Здесь же мне хотелось бы остановиться на последнем моем вояже, который состоялся в Афины.
Я прибыл в столицу Греции в конце марта 1996 года и сразу же из аэропорта направился домой к человеку, который должен был ждать меня, чтобы передать маленькую, но изрядно покоцанную статуэтку Аполлона из своей личной коллекции.
Лошадь торопится к дому, уповая на овес в своих яслях. Но разве знает она, что везет в торбах? Мир устроен разумно! И не чувства правят миром, а интересы. Но ожидал меня там, к сожалению, Интерпол.
Михоил вел честный бизнес и с законам ладил так же, как и почти любой из евреев, так что через сутки после задержания меня освободили, но тут я уже оказался в лапах своих, родных российских мусоров. Им нужна была информация, которой я не владел.
Дело в том, что чуть ранее, в 1992 году, в Афинах был убит Вася Стилидис по кличке Грек Сухумский. Эмигрировав в 1988 году, он занялся контрабандой антикварных ценностей. Но в начале девяностых, в связи с запалом его немецких коллег на одном из картинных аукционов в Лондоне, ударился в бега, а еще через некоторое время в Интерпол поступила информация о том, что он убит.
Человек, который ожидал меня в Афинах, чтобы передать статуэтку, был когда-то связан с покойным и все это время находился под пристальным наблюдением Интерпола. Я прибыл на эту встречу в неудачное время и в недобрый час. Так иногда бывает в нашей жизни, поэтому я и не отчаивался. Главным было выпутаться из этой истории, ведь на меня у них ничего не было, но тем не менее я уже был «под опекой» легавых.
Меня любезно препроводили в аэропорт и не оставляли в покое до тех пор, пока не увидели, как я сажусь в самолет, следовавший в Москву, помахали ручкой и удалились. Ну а в Шереметьеве меня уже ждал конвой, который не менее любезно, чем их коллеги в Греции, доставили на «Петры».
Здесь около недели меня со всех сторон пробивали на вшивость, но, ничего не найдя, отпускать не спешили. Я уже давно понял, что тюрьмы мне все же не миновать, и легавые меня в этом не разочаровали.
Из Петровки, 38, меня перевели в 35-е отделение милиции на Таганке и, вы не поверите, предъявили обвинение в карманной краже у какого-то грека. Это уже был абсолютный бред. Забыв обо всем, я до слез смеялся над этим горе-следователем, а точнее, над выражением его лица.
Мусорок был молод и, видно, не привык еще к профессиональному беспределу и наглости своих коллег. Вечером следующего дня меня уже отправили в Бутырку, где мне пришлось отсидеть около двух лет, прежде чем состоялся суд, а затем и этап в лагерь во Владимирской области.
Эти неумолимые тюремные двери, однажды замкнувшись, распахиваются уже не скоро: они кажутся окаменевшими, навсегда неподвижно застывшими во мраке острогов. Они с трудом поворачиваются на своих петлях, особенно когда приходится кого-нибудь выпускать. Войти — легко, выйти — дело другое…
Время — вор. Сегодня ты богат, как арабский шейх, а завтра счастлив, если можешь позволить себе горсточку риса, так что искателям приключений я бы советовал занимать место где-то в центре колеса Фортуны: если вы и не сможете подняться достаточно высоко, то, по крайней мере, не сможете и опуститься слишком низко.
Итак, я вновь оказался в Бутырке. Только вор способен задержать вора, и только закон может освободить его, как говорили древние греки. Но узников Бутырского централа этот закон почему-то не жаловал. По три, пять, а иногда и по семь лет люди в буквальном смысле слова гнили здесь — в переполненных и вонючих камерах этого мрачного, таинственного и человеконенавистнического каземата, еще лишь только находясь под следствием и даже не имея представления о том, когда же, наконец, предстанут пред судом.
В начале апреля 1996 года, после нескольких суток, проведенных «на сборке», меня «подняли на аппендицит», в общую хату 164-А. К тому времени я уже начал подкумаривать и чувствовал себя неважно. Дело в том, что все время, проведенное на свободе, я плотно сидел на игле, а те запасы малясы, которые я затарил при запале в надежный гашник, подошли уже к концу.
Бутырка образца 1974 года, когда я впервые «заехал» сюда, и та же тюрьма, в которой я находился теперь, были схожи меж собой как небо и земля. Я сравниваю в первую очередь основу всех исправительных учреждений ГУЛАГа — режим содержания заключенных, ну и, безусловно, местную администрацию.
Без этого основного (после воровского) органа тюремной власти любое сравнение будет неполным. Как и подобает истинному бродяге, хотелось бы в первую очередь вспомнить о Жулье, находившемся в то время на централе. Это были: Дато Ташкентский, Дато Какулия Тбилисский, Тимур Кутаисский, Робинзон, Валера Тбилисский, Мераб Бахия, Тенгиз Кучуберия, Славик Паки Гудаутский, Якутенок, Маис, Степа Мурманский, Богдан Махачкалинский, Гоча Мамаладзе, Боквер, Бадри, Гиви Црипа, Авто Сухумский, Руслан Осетин, Гриша Серебряный, Гуча Тбилисский…
Думаю, нетрудно догадаться, что при постоянном пребывании в любой тюрьме такого количества урок там должен быть порядок. Несмотря на то что условия содержания почти во всех камерах были абсолютно невыносимыми, а работа следственных органов и судов, мягко выражаясь, оставляла желать много лучшего, тем не менее законы везде были чисто воровскими: строгими, но справедливыми. Ни одна мелочь не могла укрыться от зоркого глаза положенца или вора, потому что из этих мелочей в общем-то и складывается жизнь арестанта.
Что же касалось администрации, то на смену бывшему музыканту Орешкину, который был, относительно предыдущих своих коллег на посту начальника СИЗО, понятливым, справедливым и по большому счету неплохим человеком, пришел Волков, фамилия которого говорила сама за себя, да еще и со своей свитой, включая одного из своих заместителей — Ибрагимова.
Кстати, это был единственный человек в тюрьме, с которым мне постоянно приходилось вступать в разного рода конфронтации, но не потому, что он был таким уж непримиримым мусором, нет, он просто всем хотел таким казаться. На самом же деле это был натуральный дегенерат с очень ограниченным уровнем мышления, да к тому же еще и тупорылый осел, кавказской национальности в придачу.
