Фантомные боли
За окном солнце. Я актриса. Снимаюсь. В журналах печатают мои фотографии и статьи обо мне. Все прекрасно! Но глубоко в душе есть холодный тайник. И я боюсь его открыть. Я его открою. Только не сейчас. В самой трудной и обнаженной сцене он мне понадобится…
Из книги «Аплодисменты, аплодисменты…»
Вроде все пришло в норму, все стало получаться. Люся играла в замечательных фильмах. «Прохиндиада», «Полеты во сне и наяву», «Рецепт ее молодости», «Любовь и голуби», «А был ли Каротин?», она даже подвела какие-то промежуточные итоги в картине «Аплодисменты, аплодисменты…». Пришло признание. Она почувствовала, что нужна, появилась уверенность, что все теперь будет хорошо. Наконец, она получила звание народной артистки Советского Союза.
Но тут Советский Союз кончился. Страна, где она жила, для которой играла, о которой пела, просто исчезла вместе со всем своим укладом, законами и обещанными гарантиями. Люся, которая служила этой стране не просто честно, но почти истово, почувствовала, что под ногами больше нет надежной тверди. Она всю жизнь опасалась предательства близких людей – теперь ее предавали вчерашние идеалы.
«Такая сильная страна оказалась трухой. Ужас! – записала она в тетрадке, из каких потом складывались книги. – Тогда я впервые в своей жизни испытала чувство нового и дикого „сиротства“. У меня не оказалось за спиной опоры. Что бы ни случилось, как бы судьба меня ни кромсала, я всегда знала и чувствовала, что за моей спиной – моя могучая великая Родина. Она меня поддержит. Нет, не хочу, чтобы было как прежде, но и так, как сейчас, не хочу. А как? Вечный вопрос».
Очень многим и в стране, и в ее искусстве снова пришлось выживать и бороться за существование.
Звание народной артистки в Советском Союзе безусловно давало привилегии – если не материальные, то как минимум моральные: меньше шансов нарваться на открытое хамство – чиновники уже не позволяли себе прежних вольностей. Союз кинематографистов, который тогда славился своей сплоченностью и материальным благополучием, имел свои дома творчества и регулярно отправлял актеров в гастрольные туры – подзаработать на «встречах со зрителями», объявил о том, что отныне и впредь будет доплачивать своим пенсионерам разницу между нищенской государственной пенсией и их последним заработком.
Это стало его последней акцией: уже вскоре Союз превратится в бюрократическую «вертикаль» и фактически распадется.
После распада СССР жизнь нашего кино в одночасье превратилась в затянувшийся кошмар. Прежде всего, оно перестало быть всесоюзным, и все его национальные кинематографии разлетелись по своим национальным сусекам, лишились многомиллионного зрителя и стали быстро увядать. В России кинопроизводство тоже неуклонно падало: кинотеатры сдавались под мебельные салоны, а фильмы, которые еще снимались, уже мало имели оснований считаться искусством. Вчерашние любимцы публики исчезли с глаз людских – через много лет мы читали о том, как они пытались выжить в нищете и безвестности, как мыли полы и таскали мешки на овощебазах, как умирали, всеми забытые, причем Союз кинематографистов уже с трудом наскребал денег на их похороны. По поводу того, куда вдруг делись его былые богатства – дома творчества и городская недвижимость, – ходили самые темные, самые удручающие слухи. В его залах гремели скандалы, шли судебные тяжбы, и телевидение охотно транслировало, как народные артисты кричали друг другу: «Заткнись, сволочь!»
Последним фильмом, где сыграла Гурченко еще в советское время, оказалась «Моя морячка». Картину поставил Анатолий Эйрамджан – сценарист, который во времена первых, еще советских «кооперативов» занялся кинорежиссурой и стал выпускать в меру симпатичные, не очень изысканного вкуса, но «кассовые» комедии «Бабник», «За прекрасных дам». «Моя морячка» была его третьим режиссерским опытом. Людмиле Гурченко он предложил роль массовички-затейницы в парке культуры, которая проводит среди зрителей песенный конкурс типа «Алло, мы ищем таланты» – передачи под таким названием тогда входили в фирменное меню советского ТВ, в них пел кто во что горазд, и иногда в навозных кучах отыскивались жемчужные зерна.
Что написал Эйрамджан в своем сценарии – останется на его совести. Из зрительской массы на сцену поднимался некий Гудков из Мурманска, пел песенку «Моя морячка», а массовичка, почему-то его сразу возненавидев, несмотря на шумный успех песенки, упорно не давала ему приз. Сцена эта и песенка в конкурсе типа «Алло, мы ищем таланты!» повторялись в фильме раз пять-шесть, доводя массовичку до белого каления, а зрителей – до смеха, близкого к истерике. Что все кончится любовью, было ясно с самого начала. Гудкова играл и пел Михаил Державин, массовичку – Гурченко, ее аккомпаниаторшу – Татьяна Васильева. Время от времени сценарий предусматривал шикарные концертные номера с непременными перьями – в них Гурченко как бы выходила из образа провинциальной массовички и блистала талантами потенциальной столичной дивы. В этом образе она и представала в финале картины, когда Гудков из Мурманска оказывался знаменитым режиссером из Москвы, угадавшим во вздорной массовичке – алло! – народный талант-самородок.
К этой работе Люся, по обыкновению, отнеслась очень серьезно. Написала для своих номеров песни, и, по свидетельству оператора Вадима Алисова, все, что касалось ее роли, тщательно обдумывала: весь сценарий был исчеркан и исписан ее пометками – что ей там надо было учесть, что не забыть, что привнести и что поменять.
– Там, в фильме, есть довольно большой диалог, – рассказывает Алисов. – В эпизоде, когда Люся и Татьяна Васильева, игравшая аккордеонистку, сидят в каком-то кафе. Вообще их работа в этой картине – дуэт двух больших актрис! А здесь, в этой сцене, в сущности, идет монолог Люси на десять минут экранного времени. Я говорю Люсе: «А слабо весь этот монолог сыграть целиком? Чтобы не выключать камеру и не делать монтажных стыков, а просто все сыграть сразу?» Она сразу согласилась: интересно попробовать. Она вообще была актрисой азартной: как что-то новенькое – у нее сразу глаз зажигается! И назавтра на съемках весь этот монолог она выпалила от начала до конца, причем уложилась ровно в десять минут, так что и сцена, и пленка в камере закончились одновременно! И в этот монолог умудрилась вложить все оттенки состояний этой массовички: и то, что одинока, и то, что работа эта для нее только способ выжить, и она знает, что способна на большее. Так была снята сцена, сыгранная на одном дыхании в самом буквальном смысле слова. Очень красивая сцена!
– Она с режиссером много спорила?
