В Болшеве в 1951 году Сергей Николаевич собрал у себя своих друзей — бывших учеников. Для него и для них это был настоящий праздник. Приехали те, кто не был в это время в ссылке, а иных уж не было в живых. «Всех нас, людей во многом разных, — пишет Андрей Александрович Сабуров, — не имевших других точек соприкосновения между собой, объединила близость к нашему общему другу. <…> Он встретил нас не только как любящий друг, но и как отец и наставник. <…> Он как бы подводил итоги своим личным отношениям с близкими людьми, обращался ко всем вместе и к каждому в отдельности, и каждому уяснялось значение его собственной жизни, собственной деятельности»[481].
В августе 1952 года Е. Д. Турчанинова из-за занятости не может выбраться в Болшево и посылает письмо: «Скучаю, положительно скучаю о Вас, об Ирине Алексеевне и о всём Вашем чудесном доме. Ирину Алексеевну люблю и уважаю всё больше и больше. Это Ваш ангел-хранитель. Какое внимание, забота, как она успевает всё делать! Да, настоящая русская женщина, и всегда в духе, как бы ни устала, она всегда держит себя в руках, а ей надо бы отдохнуть. Дай Бог ей здоровья. Как хорошо у Вас. Книги, рукописи создают какую-то особую атмосферу»[482].
Последние годы Сергей Николаевич часто болел, был очень слаб, иногда не мог сам ни читать, ни писать. Он почти ослеп. Читали ему навещавшие его друзья. С. М. Голицын, автор замечательной книги «Записки уцелевшего», вспоминал, как читал Дурылину материалы для книги «Мария Заньковецкая», которые присылали из Киева на украинском языке. Ирина Алексеевна под диктовку Сергея Николаевича печатала на машинке его письма. Сергей Николаевич работал до последних дней. В ноябре 1954 года он ездил в Киев и Львов на вечера памяти Заньковецкой. 5 декабря он читал публичную лекцию о М. Н. Ермоловой, а 11 декабря, за три дня до смерти, выступал в Доме актёра ВТО на вечере памяти В. Ф. Комиссаржевской.
Сергей Николаевич Дурылин скончался 14 декабря 1954 года в Болшеве. Ему было 68 лет.
При жизни Дурылин и мечтать не мог о публикации большинства написанных и глубоко запрятанных работ. А многое из задуманного и написать-то не мог. Сохраняя и оберегая свою внутреннюю свободу, независимость суждений, Сергей Николаевич не мог не испытывать страха перед продолжавшимися репрессиями, которые касались людей, близких ему по духу. Георгий Борисович Ефимов (сын Рины Нерсесовой) в своих воспоминаниях пишет, что у Дурылина мог начаться сердечный приступ, когда он видел человека в форме, идущего по их тихому переулку. Этот страх ожидания ареста, видимо, не оставлял его всю жизнь. Ещё в 1918 году в дневнике «Троицкие записки» замечает: «…пока на ночь молился, пока ложился — страх: вот идут, — и спал, д[олжно] б[ыть], под страхом». И не случайно многие документы, работы Дурылина перепечатывали в трёх экземплярах и один из них хранили не дома.
Перед смертью Сергей Николаевич сказал Ирине Алексеевне, что хоронить его она может или как мирянина, или как священника — на её усмотрение. Она похоронила его как мирянина, так как хотела, чтобы сочинения его печатались, чтобы сохранялся авторитет его как учёного. Г. Б. Ефимов вспомнил, что в Киеве, с которым Дурылина связывали крепкие дружеские и творческие нити, его заочно отпели как священника[483]. Похоронен он на Даниловском кладбище в Москве на родовом участке.
У Ирины Алексеевны хватило силы духа, воли, а главное, веры в Бога — «на всё святая воля Твоя, Господи», — чтобы не растеряться, не впасть в отчаяние, не опустить руки. Теперь смысл своей жизни она видела в увековечении памяти Сергея Николаевича. И в точности выполнила программу, которую он составил для Марии Степановны после смерти Максимилиана Волошина: «…продолжай служить живому Максу — живому в душах и сердцах близких его друзей, живому в своей поэзии и мысли, — и Макс, живой в бытии нескончаемом, будет радоваться этому твоему служению. <…> Вот, Маруся, то дело, тот долг любви и верности Максу, которое надлежит тебе исполнить. А для этого надо жить и нужно ценить дар жизни. Две задачи перед тобою: 1). Сберечь достояние мысли и слова Макса и дать его людям. 2). Записав на клочках, на обрывках, сохранить его облик и дух живого Макса. Никто, кроме Вас, не сможет этого сделать. А жизнь Макса ценна и нужна людям не меньше, чем его поэзия: пример его жизни — это целая школа любви и мудрости. <…> Возьмитесь за этот труд, Маруся! И взяться придётся теперь же…»[484] Слова о ценности жизни и творческого наследия Волошина можно отнести и к Дурылину.
Афиша о вечере памяти С. Н. Дурылина в Институте истории искусств АН СССР. 14 марта 1955 г.
Ирина Алексеевна сама писала воспоминания о Сергее Николаевиче и побуждала друзей и знакомых написать о нём. Откликнулись И. Э. Грабарь, Н. К. Гудзий, Н. Н. Гусев, А. А. Сабуров, Е. Д. Турчанинова, Е. М. Шатрова, Н. А. Прахов, К. В. Пигарёв, Н. В. Полуэктова-Разевиг и многие другие. Борис Пастернак, узнав о смерти Сергея Николаевича, прислал Ирине Алексеевне письмо: «Я очень любил Серёжу и в далёком прошлом, а когда закладывались основания нашей будущей жизни, многим обязан ему. Я любил в нём соединение дарованья, способности до страсти служить и быть верным проявлениям творческого начала со скромностью и трудолюбием, позднее обеспечившими ему его огромные познания. Свой высокий вкус, который не был редкостью в наши молодые годы, он сохранил на протяжении всех последующих лет, полных испытаний. Мне очень легко и отрадно будет присоединить свои воспоминания к составляемым Вами. <…> Мне очень дорого Ваше письмо. Это нескромно и очень далёкие догадки, но мне кажется, что в жизни Сергея Николаевича, истончённой и одухотворённой до хрупкости, Вы были добрым гением, веянием и дуновением радости и здоровья. Как таковой, как большому другу большого человека я и выражаю Вам своё глубокое сочувствие и уважение»[485].
В доме сохранялась «дурылинская атмосфера» глубокой доброжелательности, гостеприимства, творческих интересов, высоких моральных принципов. За старинным круглым столом-сороконожкой, по-прежнему собиравшим множество гостей, никогда не велись разговоры о политике и болезнях. Иногда Ирина Алексеевна выносила из кабинета Сергея Николаевича какой-нибудь интересный документ. Его читали вслух, а потом обсуждали. Так она, продолжая установленную Дурылиным традицию, направляла разговор в «творческое» русло.
Галина Евгеньевна Померанцева, старейший редактор серии «ЖЗЛ», первый биограф С. Н. Дурылина, с 1964 года часто бывала в Болшеве у Ирины Алексеевны в период подготовки к изданию в этой серии книги С. Дурылина «Нестеров в жизни и творчестве». Они много общались, и у неё была возможность хорошо узнать Ирину Алексеевну. В статье «На путях и перепутьях», предваряющей книгу С. Дурылина «В своём углу» (2006), она пишет: «Ирина Алексеевна была, конечно, самородком, человеком прекрасной души, открытой миру. Она от природы была наделена редким даром сопереживания, и в ней жила такая необоримая уверенность: доброе дело должно быть сделано… У неё была прекрасная память, а главное — то глубинное понимание вещей, которое превыше всякого знания… Сестра Ирина самоотверженно заслонила собою своего духовного отца от всех житейских тягот и дрязг»[486].
