Второе: обогащайся, развивайся, открывай свой разум, смотри вокруг, впитывай, чтобы понимать и интерпретировать хореографию, а не просто исполнять ее. Он обладал искусством и манерой общаться с нами, передавая свою безграничную любознательность, сделавшую его обладателем выдающегося интеллекта.
Третье: работать. Никогда не успокаиваться на своей известности и успехах. Исправлять ошибки даже после спектаклей. Рудольф настаивал, чтобы его танцовщики и танцовщицы никогда не отступали перед техническими трудностями, никогда не упрощали ни один элемент даже с риском падения.
Четвертое: сцена, сейчас и всегда. Мы танцевали везде, в лучших и худших местах, часто без технической поддержки, часто без репетиций. Но мы танцевали, и публика была счастлива!
В свою очередь я пытаюсь передать эти правила и принципы. Рудольф всегда рядом, в моем разуме каждый раз, когда я корректирую танцовщика. Я слышу его голос, его подсказки. Так же, как он, когда исправлял нас, возможно, слышал голос своего учителя».
«Новое поколение было готово на подвиги, и результат этой работы стал первым открытием парижского периода Нуреева, — рассказывает Элизабет Платель. — Меньше чем через два года публика увидела новую балетную труппу театра. Нуреев превратил вялый, чересчур осторожный кордебалет в энергичный современный ансамбль, в котором женский состав был ярок и профессионален, а мужской создан по образцу Эрика Вруна: все его артисты были красивы, хорошо сложены, точны и прекрасно выучены».
Все вышесказанное подтвердили и триумфальные гастроли труппы, проходившие в 1986 году в Америке, которая не видела балет «Гранд-опера» долгих тридцать восемь лет!
Три недели в «Метрополитен-опера» в Нью-Йорке… Снова «сезон Нуреева» в США заставил всех американцев говорить о себе. Только на сей раз в центре внимания оказался не сам Рудольф Нуреев, а его создание — балет парижского театра «Гранд-опера».
* * *
Еще накануне своего сорокалетия танцовщик признался:
— Я ведь понимаю, что старею, от этого никуда не уйдешь. Я все время об этом думаю, я слышу, как часы отстукивают мое время на сцене, и я часто говорю себе: тебе осталось совсем немного…
Часы отстукивали его время все быстрее. Годы, злейший враг танцевального искусства, не щадили и его, первого премьера западного балета.
Или уже не первого?
Мало у кого это вызывало сомнения. Танец Нуреева потерял былую легкость, стал напряженным, порой элементарно неуверенным. Первые признаки удручающих изменений, судя по отзывам критиков, появились еще в 1974-м. Один из них написал, что танцовщик больше уже не кажется «грозным татарином, каким он еще мог бы быть в свои тридцать три года, хотя публика все еще восхищенно охает при каждом его прыжке».
Через три года критика упоминала «неуверенное классическое соло» Рудольфа в «Свином озере» на «Маппет-шоу». К началу 1980-х, по утверждению зарубежных авторов, «искусство его оказалось на грани полного упадка — твердым оставался лишь его дух. И своим упрямством он еще больше вредил самому себе, отказываясь упростить хореографию и тем самым скрыть недостатки своего исполнения».
Но зрители по-прежнему спешили в театры, привлеченные одним его именем. И Рудольф не желал сдаваться. В конце января 1983-го на нью-йоркском Бродвее начался трехнедельный показ Бостонским театром поставленного им «Дон Кихота». Нуреев танцевал в каждом спектакле, не пропустив ни единого! В марте он отправился в Японию со спектаклем «Жизель». Далее последовала американская премьера его постановки «Манфреда» для Цюрихского балета. И здесь не пропущено ни одного выступления! К концу июля Нуреев вновь оказался в Нью-Йорке, где вместе с Натальей Макаровой, забывшей былые обиды, танцевал в «Соборе Парижской Богоматери» Ролана Пети.
Впоследствии хореограф не без сожаления поведал об этом спектакле в книге о Рудольфе Нурееве: «Он был уже болен, а я этого не знал, и его работа над ролью сильно раздражала меня своей неуверенностью и осторожностью. Рудольф меня разочаровал… Да, он присутствовал на сцене, но танцевал кое-как; но он все-таки был на сцене и считал, что это самое главное, что публика пришла ему аплодировать и, может быть, в последний раз устроить ему бешеную овацию»[57].
«Квазимодо мне не нужен, он не мой! Я — классический танцор, мои темы — «Лебединое озеро» или «Жизель», при чем тут этот монстр? — высказывал Рудольф хореографу. — Какое он имеет ко мне отношение? Зачем ты меня взял?».
Ссора двух друзей не замедлила разразиться не где-нибудь, а на ужине, данном в их честь. Нуреев не мог сдержать приступ бешенства:
— Я узнал, мистер Пети, что я вам не понравился в вашем дерьмовом балете. Так вот знайте, мистер Пети, что мне плевать на ваш балет и на всю вашу дерьмовую французскую хореографию, а также на все, что может быть произведено вами и вашим французским стилем!
Неизвестно, чем бы закончилась эта сцена, если бы не вмешательство жены балетмейстера, танцовщицы Зизи Жанмер (ее мы видим в паре с Рудольфом в фильме-балете «Юноша и Смерть»). Судя по многочисленным фотографиям, она всегда тепло относилась к Рудольфу.
Совсем иное впечатление вынесла из этого спектакля журналист Белла Езерская, поведав о еще одном запоминающемся нуреевском образе: «Только однажды мне выпало счастье видеть его на сцене в «Эсмеральде» Ролана Пети с Парижским балетом. Это было в Нью-Йорке в конце 80-х годов. Он танцевал Квазимодо. Партия была пантомимическая, он уже был немолод, тяжело болен и роли романтических героев были ему не под силу. Без каких бы то ни было накладок он так изменил фигуру, что казался горбатым. Руки свисали, одна нога была короче. Это была совершенная пластика».
В середине августа Рудольф должен был выступить в десяти спектаклях «Дон Кихота» с Бостонским балетом, но на репетиции растянул мышцу и, выйдя с этой травмой на спектакль, окончательно повредил ногу. Остановить его могло только это…
Не только травмы, но и общее состояние здоровья стало все чаще подводить Рудольфа. Ко времени его переезда в Париж постоянные простуды и бронхиты превратились в хронические. Нуреев резко худел и терялся в догадках, почему это происходит. Кроме того, его мучили и другие неприятности: неожиданный жар, слабость, потливость по ночам… По словам его друга Роберта Трэси, Рудольф по утрам вставал совершенно мокрый от пота, но пытался не придавать этому значения: ведь артисты балета, привычные к недомоганиям, чаще всего переносят все болезни на ногах.
В сорок восемь он все еще танцевал. И в пятьдесят…
— Если хотите посмотреть, как танцуют старые хрычи, приходите сегодня вечером на мой спектакль, — шутя приглашал Рудольф знакомых.
