О продвижении этой части рассказывает Ломоносов («Воспоминания о мартовской революции 1917 г.», с. 40, 41). Задержанный на путях к Ленинграду с эшелонами, Иванов просил пропустить только его одного в Царское Село – «Генерал просит пропустить до Царского отдельным паровозом только один его вагон, или прицепить его к дачному поезду. Сейчас доложу комиссару. Бубликов звонит в Думу. Приказано пропустить». – Иванов пытался завязать связи с Ленинградом, по крайней мере об этом рассказывает Р. П. (Перец) («В цитадели русской революции», с. 77). «В ночь на 2-ое марта в Царское Село к генералу Иванову прибыл командированный начальником генерального штаба полковник Доманевский. Он доложил генералу Иванову обстановку в столице, рисуя следующую картину: – Рассчитывать на водворение порядка силой, на вооруженную борьбу с восставшими и Временным Правительством трудно. Для этого потребовалось бы много войск, при чем войска, вновь прибывающие, попадали бы в тяжелые условия расквартирования и продовольствия.
…В настоящую минуту вооруженная борьба только осложнит, ухудшит положение, что каждый час дорог, и что порядок и нормальный ход можно восстановить легче всего соглашением с Временным Правительством».
«Такие указания, – писал полковник Доманевский, – мною получены от начальника генерального штаба».
154. Барон Фредерикс. – Пожизненный министр двора Николая II, бесцветная личность. Во время Европейской войны германским правительством через него была сделана попытка войти в сепаратные переговоры о мире с Россией.
155. Отречение (речь Гучкова). – Заявление Гучкова и Шульгина Николаю II приводит Сторожев в первой книге «Научных Известий». Гучков сказал будто бы Николаю, мотивируя необходимость отречения:
«…Движение вырвалось из самой почвы и сразу получило анархический отпечаток, власти стушевались. Я отправился к замещавшему генерала Хабалова генералу Занкевичу и спрашивал его, есть ли у него какая-нибудь надежная часть, или хотя бы отдельные нижние чины, на которых можно было бы рассчитывать. Он мне ответил, что таких нет и все прибывающие части тотчас переходят на сторону восставших». К этому Шульгин прибавил о Думе: «Это сумасшедший дом. Нам придется вступить в решительный бой с левыми элементами и Гучков, развивая эту же мысль, заявил:,У всех рабочих и солдат, принимающих участие в беспорядках, уверенность, что водворение старой власти – это расправа с ними, а потому нужна полная перемена. Нужен на народное воображение такой удар хлыстом, который сразу переменил бы все”».
Буржуазия, добиваясь отречения Николая II, стремилась перейти в наступление, сделав уступку восставшим, пожертвовав Николаем II, тем самым разбить их идеологически и, посадив регента, отстоять и укрепить свою позицию.
156. Ген. Данилов, Владимир Николаевич – род. в 1852 г. Участник сербско-турецкой, русско-турецкой и русско-японской войны. Командир гвардейского корпуса, генерал-квартирмейстер армии во время войны с Германией. Написал за границей записки о русско-германской войне. Главным образом излагает стратегическую историю войны.
157. Гучков привез с собой проект манифеста об отречении. В Ставке был сначала заготовлен проект манифеста об отречении в пользу Алексея, потом был составлен новый об отречении в пользу Михаила. Об этом см. документы, напечатанные Лукомским. «Архив русской революции», кн. III.
158. Савич – член IV Думы. Ничем не замечателен.
159. Какое значение придавала буржуазия манифесту об отречении, показывают ее настойчивые попытки удержать этот акт в своих руках. Ломоносов сообщает такую замечательную сцену:
«Ясное морозное утро, но уже в воздухе чувствуется весна. Измай-ловский весь увешан флагами. Народу масса, и чем ближе к вокзалу, тем толпа все гуще и гуще. Медленно пробирается автомобиль среди этого живого моря к вокзалу со стороны прибытия поездов. Вдруг мне навстречу слева Лебедев, медленно идущий в своей щегольской шубе с поднятым воротником. Испускаю радостный крик, но он делает мне тревожно отрицательные знаки. Приказываю автомобилю повернуться. Сделать это в толпе не легко. Наконец, повернулся, и за мостом, там, где был убит Плеве, нагоняем Лебедева. Влезает. Вид у него сильно озабоченный.
– Где же акт, где Гучков?
– Акт вот, хрипло шепчет Лебедев, суя мне в руку какую-то бумагу. – Гучков арестован рабочими.
Что?.. – спросил я заплетающимся языком, суя в боковой карман тужурки акт отречения.
– В министерстве расскажу.
Молча входим в кабинет к Бубликову; там сидит Добровольский и довольно много служащих.
– Ну, что? как?
– Ничего, но… Александр Александрович, у меня есть к вам сообщение совершенно доверительного характера.
– Выйдите, господа, на минуточку. Никого не пускать.
Остались мы вчетвером: Бубликов, Добровольский, Лебедев и я.
– В чем дело?..
– Гучков арестован… Акт отречения вот…
Как ни сенсационна была весть об аресте Гучкова, глаза всех, забывая о нем, впились в положенный мной на стол кусочек бумаги.
“Ставка. Начальнику Штаба”.
– Достукался, – произнес Бубликов после минуты молчания. —
Итак, будем присягать Михаилу… Да, а с Гучковым-то что?
– Когда поезд его пришел в Петроград, его здесь встретило порядочно народу, – начал Лебедев, – и он еще на вокзале говорил две речи… а затем пошел на митинг в мастерские.
– Старый авантюрист, – пробормотал Бубликов.
– Когда я приехал, он уже был в мастерских, а Шульгин, член Думы Лебедев, который был в Луге, и начальство сидели в кабинете начальника станции. Было известно, что в мастерских неспокойно. Настроение было тревожное. Затем из мастерских передали, что Гучков арестован, что акта у него не нашли и что идут обыскивать других депутатов, чтобы уничтожить акт.
– Зачем?
– Товарищи-переплетчики желают низложить царя, да и все остальные, кажется… Отречения им мало.
– Ну, а потом?
– Потом депутат Лебедев передал мне акт, я потихоньку закоулками на другую сторону, да и дал тягу.
– А Гучков? А другие депутаты?
– Не знаю.
– Я сейчас буду разговаривать с Родзянко, а вы, господа, узнайте, что с депутатами. ’
Комиссары заперлись, а мы пошли к себе. Акт отречения не давил даже, а жег мне левый бок. По телефону сообщили, что Гучкова выпустили и что он с Шульгиным и Лебедевым и Лебедевым уехали в Думу.
С этим известием я вошел к комиссарам. Они представляют полную противоположность. Спокойный, даже, скажу, безразличный, эпикуреец Добровольский, одетый как модная картинка, рассеянно рассматривал свои ногти. Бубликов, растерянный, неряшливо одетый, с отекшим от бессоницы лицом бегал по комнате, сверкал глазами и произносил проклятия как язычник.
