Осуществление этого намерения, о котором с немецкой стороны знал лишь генерал Ашенбреннер, составляло часть плана, направленного на создание сильного военного соединения, в конце концов, на территории Югославии из российских, чешских, югославских и даже немецких добровольцев. Этот интернациональный корпус должен был составить ядро военно-политического сопротивления вторгающемуся в Европу сталинскому большевизму. (Вера в непрочность англо-американского союза с Кремлем не была пустыми мечтаниями. И она была убеждением тех, кто хорошо знал большевизм. История подтвердила правоту этой веры. Мы ошиблись только в сроках. Мы, конечно, ничего конкретного еще не знали о Ялтинском договоре. И тогда эта вера озарила обманчивым светом нашу последнюю встречу с этими людьми, поставившими все на карту.
Но все эти планы без поддержки германского командующего войсками в районе Праги-Линца были заведомо обречены на неудачу. Ашенбреннер установил контакт с германским главнокомандующим фельдмаршалом Шёрнером. однако обнаружилось, что на него рассчитывать нельзя. Связи с симпатизировавшим нашему Движению фельдмаршалом Вейхсом на Балканах установить не удалось. Что же делать дальше?
Двингер предложил авантюрный план: отойти в Баварские Альпы, занять удобные позиции, забрать с собой крупных нацистских деятелей, объявить их заложниками и обменять на "гарантию права убежища для добровольцев". Двингер даже назвал отдельные, могущие интересовать англо-американцев, имена.
Власов тотчас же отклонил это предложение, сказав:
- Может быть, и эффективно, - но эта идея мне всё же не нравится. До сих пор мы боролись чистыми руками и с чистым сердцем как русские патриоты и борцы за свободу. Мы имели полное право на сопротивление; это право освящено тысячелетиями. Победителей не судят, а побежденным отрубают головы! У нас нет никаких обязательств перед немцами, но мы не можем надругаться над доверием тех из них, кто помогал нам.
Власов сказал, что он уже несколько месяцев назад уполномочил Ю. С. Жеребкова войти в контакт с англичанами и американцами через посредничество Международного Красного Креста в Женеве. Его просьба к МКК была: выступить за признание всех добровольцев политическими противниками сталинского режима, имеющими право на политическое убежище. О результатах переговоров Жеребкова он не получил никаких известий.
Ашенбреннер настаивал, чтобы как можно скорее был налажен контакт с союзным командованием. Тем временем добровольческие части надо стягивать в район Прага-Линц. Он уже уполномочил Оберлендера пробиться к англичанам, чтобы спасти русские лётные части генерала Мальцева. Я должен был выполнить подобное же поручение в районе действий американской армии. Конечно, это должно быть не немецким, а русским шагом.
Власов уточнил: значит, не Штрик, а Малышкин, как парламентер русских, должен идти к союзникам. Потом Власов спросил меня - готов ли я сопровождать Малышкина? И добавил:
- Это самая трудная служба, которую вы могли бы сослужить нам.
Внутренне я уже решился на это. К тому же, Ашенбреннер как представитель Кёстринга был моим начальником и имел право приказать мне.
Мне выправили "власовское удостоверение" на имя Веревкина, полковника Добровольческой армии Комитета Освобождения Народов России.
Крёгер, молча присутствовавший при разговоре, выписал Малышкину и мне разрешения на право свободного передвижения во фронтовой полосе, не открывая цели нашего там пребывания. Эти удостоверения нужны были, чтобы нас не задержали "вервольфы" и другие формирования СС, прочесывавшие фронтовую полосу в поисках дезертиров, с которыми они тут же и расправлялись. Этим Крёгер сослужил последнюю службу Малышкину и мне.
Добрый час провел я затем наедине с Власовым. Власов был внутренне сломлен. Он владел собой в окружении своих офицеров, чтобы поддержать других. Но он знал, что всё кончено.
- Джордж Вашингтон и Вениамин Франклин в глазах Британского королевства были предателями, - сказал он. Но они вышли победителями в борьбе за свободу. Американцы и весь мир чествуют их как героев. Я - проиграл, и меня будут звать предателем, пока в России свобода не восторжествует над советским патриотизмом. Я уже говорил вам, что не верю, чтобы американцы стали помогать нам. Мы придем с пустыми руками. Мы - не фактор силы. Но когда-нибудь американцы, англичане, французы, может быть и немцы, будут горько жалеть, что из неверно понятых собственных интересов и равнодушия задушили надежды русских людей, их стремление к свободе и к общечеловеческим ценностям.
Когда генерал уже лег спать, я еще раз зашел к нему, и он сказал мне:
- Простите, Вильфрид Карлович, я много пью в последнее время. Я пил и раньше, но никогда не пьянствовал. А теперь я хочу забыться. Крёгер всё время подливает мне и думает, возможно, держать меня этим в руках. Но он ошибается. Я всё вижу и всё слышу. Я знаю свой долг и не спрячусь от ответственности. Прошу у Бога силы выдержать всё до конца. А вы, Вильфрид Карлович, пойдете с Василием Федоровичем и поможете ему, я знаю это. А когда-нибудь вы скажете всем, что Андрей Андреевич Власов и его друзья любили свою родину и не были изменниками. Обещайте мне это. Когда он стал засыпать, я тихо вышел.
Парламентеры
Немецкие колонны в Альгойе (Бавария) отступали на Россхауптен и Лехбрух. Моя семья, Малышкин и я заночевали в лесу, и тут наша дочка Деля и ее подружка Карин спасли мне жизнь, остановив пьяных солдат, собиравшихся меня расстрелять.
На следующий день, в близлежащем местечке Зееге, умерла моя мать. Я не смог ни увидеть, ни проводить ее к месту последнего упокоения.
Когда я прощался с женой и дочерью, моя дочь, четырнадцатилетняя девочка, дала мне на дорогу наказ, казавшийся ей очень важным:
- Папочка, если ты дойдешь к американцам, то ты должен им сказать, что ты вовсе не русский полковник. Веревкин, а немецкий офицер. Ты должен всегда: говорить правду.
Когда мы, наконец, наткнулись на передовые американские заставы, один сержант забрал нас и доставил с завязанными глазами в штаб какой-то американской дивизии. Представившись принявшему нас подполковнику Снайдеру, мы предъявили ему выданные нам Власовым полномочия.
- Русские офицеры? Союзники! Но как же это русские части уже в Баварии, да еще тут, в Альгойе?
Мне пришлось пространно и долго разъяснять подполковнику Снайдеру то, что казалось для него непостижимым. Он потребовал немедленно соединить его по телефону со штабом армии. Я слышал, как он договаривался о нашей доставке туда на следующий день и вместе с тем просил, чтобы к нашему допросу был привлечен советский связной офицер при штабе армии. Я тотчас же вмешался:
