Можно, конечно, утверждать, что Ларссон справился с довольно сложным для мужчины-писателя материалом из-за своей безупречной репутации феминиста, однако есть те, кто обвиняет его в восхищении сценами сексуального насилия».
«Меня тоже обвиняли в восторженном отношении к подобным темам, — говорит Макдермид. — И тоже называли женоненавистницей! Но даже поверхностное чтение моих книг и романов Стига показывает всю несправедливость этого обвинения».
Макдермид нравятся книги Ларссона, но может ли она назвать все три части завершенными и едиными?
«Первый том действительно интересен — это поразительная книга. Ларссон широко использует различные элементы жанра и великолепно их объединяет. Он прекрасно понимает все составляющие, но привлекают его те элементы, те взгляды на феминизм и те политические позиции, которые можно назвать левоцентристскими и антикорпоративными, а кроме того, его интересуют мужчины, ненавидящие женщин. Тут бы я вспомнила романы Сары Парецки, где аналогичные элементы являются важнейшими механизмами сюжета.
Но самое интересное здесь — мужская точка зрения на женоненавистничество; в конце концов, при всем желании, мнение женщины на этот счет будет отличаться от мнения мужчины, а Ларссон способен донести свою позицию с ясностью и чувством. Как я и сказала, первая книга написана великолепно, но что касается второй, «Девушка, которая играла с огнем», к ней у меня больше претензий, поскольку в середине она провисает и требует детальной редакторской правки. Например, при появлении сводного брата Лисбет со сверхчеловеческими способностями начинают звенеть первые звоночки. Это напоминает мне о том, как Патриция Кронуэлл съехала с катушек, введя в свою книгу оборотня. Парень, страдающий от гирсутизма![8] Нельзя, чтобы читатель вдруг подумал: «Какая глупость!» Такие вещи очень портят книгу. Ларссон не теряет напряженности сюжета, но мне подобные элементы кажутся сомнительными.
Затем мы переходим к третьей книге, «Девушка, которая взрывала воздушные замки», и все становится на свои места. В романе выражена очень сильная, интересная идея о противостоянии человека и государства, что особенно привлечет британцев, считавших Швецию оплотом либерализма в лучшем смысле этого слова. Их наверняка поразит, что в Швеции возможен подобный заговор. В третьей книге, конечно, тоже есть не слишком достоверные элементы — например, Саландер, контролирующая события с больничной койки, — и хотя мы готовы согласиться со многими ее талантами, такое могущество вызывает недоверие.
Она превращается в эдакого Мориарти, хотя в процессе чтения вы об этом не думаете. Большая часть того, что она делает в техническом отношении, выходит за рамки возможного, но Ларссон и не старается убедить нас в реальности происходящего. Если читателям нравится автор, они охотно принимают множество невероятных условностей, хотя основа для доверия все-таки нужна. В романе Йена Рэнкина «Отдел жалоб» много говорится об аппаратуре для прослушивания и видеонаблюдения, однако Йен позволяет нам принять все, о чем идет речь в его книге. Он предоставляет достаточно информации и деталей, чтобы мы согласились с реалистичностью сюжета. Я не утверждаю, что Стиг Ларссон этого не делает, он тоже очень убедителен, но мы должны глубоко погрузиться в роман, чтобы принять то, что на нас выливается.
Уверена, если б он остался жив, то сам бы тщательно отредактировал свои книги — в конце концов, Ларссон был уважаемым журналистом и знал, как правильно донести свою мысль до читателя в небольших статьях».
Но всегда ли автор знает, что лучше для его произведений? Будь Ларссон жив, он мог бы, к примеру, настаивать на использовании в переводных изданиях оригинального шведского названия «Мужчины, которые ненавидят женщин» (останься за ним такая возможность). Три англоязычных заглавия, начинающихся со слова «Девушка…» — одна из деталей, захвативших внимание публики. Оригинальное название Ларссона напоминает о книгах Мэрилин Френч, издававшихся в семидесятые годы, когда феминизм переживал свою наиболее воинственную стадию.
«Да, об этом стоит подумать, — говорит Вэл Макдермид. — Конечно, переименование было ловким ходом, но в рецепте его успеха есть еще один довольно мрачный ход: Стиг Ларссон умер в пятьдесят лет, до выхода своей первой книги. Разумеется, эта трагическая кончина отпечаталась в сознании читателей. И именно об этом люди рассказывают друг другу, рекомендуя роман, иногда в процессе перечисления его достоинств. Это, вне всякого сомнения, способствует созданию легенды. Начиная с Моцарта и заканчивая Джеймсом Дином и Мэрилин Монро, те, кто умирает относительно рано, всегда побуждают нас размышлять о том, чего еще они могли бы добиться, оставшись в живых. По словам друзей, Ларссон планировал написать цикл из десяти книг, и мне очень интересно, как бы он развивал своих персонажей. Однако трилогия, на которой все остановилось, хороша сама по себе, и кто сказал, что Ларссон не растерял бы те качества, которые так великолепно сыграли в первых трех романах?
Мне повезло больше, чем Стигу; о своей смертности я задумалась в 38 лет, после диагноза остеоартрита колен. Я осознала собственную уязвимость и поняла, что если не изменю образ жизни, то попросту не доживу до старости. Судя по всему, Стиг об этом никогда не думал. Сама будучи журналистом, я знаю, что люди этой профессии вынуждены не обращать внимания на здоровье. Это не значит, что писатели не ведут себя аналогичным образом — Майкл Дибдин, автор замечательных детективов, не следил за собой и умер в относительно молодом возрасте. Трудно не злиться на талантливых людей, так растрачивающих свое здоровье, — Дибдин, как и Ларссон, мог задумать много хороших книг, но в итоге так и не сумел их написать.
В произведениях Ларссона есть еще один аспект, о котором следует помнить: политика. Здесь у нас тоже много общего, помимо жанра наших книг: я была и остаюсь политически неравнодушным человеком, хотя, возможно, более прагматичным, чем Стиг.
Подобно ему, я активно и достаточно долго занималась политической работой: в университете входила в студенческое движение, которое называли профсоюзным. Но я была скорее практиком, чем теоретиком. Мой основной вопрос всегда состоял в том, чего мы можем достичь в реальности? Что конкретно мы можем сделать, чтобы люди стали жить лучше? Не знаю, насколько это было характерно для кругов, в которых вращался Стиг, но в радикальных левых меня всегда смущала одна вещь: они ожидали, что чай им будут готовить женщины. Это не значит, что им не было дела до феминистских ценностей — просто эти ценности не являлись их основной задачей: «Мы будем защищать права женщин, когда закончим с более важными вещами…»
