Ознакомительная версия.
Мы были в доме Али Османа. Был поздний вечер. Мы, малыши, заснули. Нас будят. Сперва не понимаем, почему. Рядом с мамой Армазан стояла жена Али Османа – Хатун. Она торопит, что-то шепчет.
– Скорее, скорее выходите, – лицо мамы Армазан было мокро от слёз. Ее душил плач.
Мы тихо как мыши, скукожились – мы в чужом доме. Нас гонят наружу: «Идите, идите, спаси вас Бог!». На дворе темно, нет луны. Слышим какие-то голоса, взрывы, выстрелы. Больше ничего не знаем, плачем беззвучно. Почему, почему, почему? Мы ничего не понимаем. Мы держимся за подол мамы Армазан. Её толкают, торопят. Дошли до коптильни. Там было открыто большое отверстие. Через него нас протолкнули внутрь, затем протолкнули маму Армазан и отверстие закрыли. Мы упали в какую-то кучу. Было темно, ничего не было видно. Там был ад, но даже этот ад был переполнен. Из целой деревни – дети, матери, девушки и старухи, все были собраны в этом сеннике. Это был покинутый сенник Егии. Мы боялись играть на его крыше – она была будто куча земли. Молодым невесткам объяснили, что ради спасения более-менее подросших детей следует удушить грудничков, которые ничего не понимали. Душили и молча теряли сознание.
Наверху, на крыше бегают, кричат, стонут, вопят. По деревне гоняют скот, грабят. Пахнет кровью.
Постоянно слышались стоны ружей и крики. Это погром, все убийство. Где ты, дядя Назар? Нет его, никого нет, что происходит? Причитать мы не можем – услышат.
Одна из женщин запричитала: «Нас бросили сюда, должны поджечь…» Вдруг слышится крик обезумевшего, сошедшего с ума… В самом деле, должны были поджечь, но Али Осман-ага попросил этого не делать – сенник прилегал к стене его дома. Даже с оружием противостоял…
Узнав эту весть, женщины бормочут: «Будь благословен». Прижался не знаю к кому. Страхи, ужас испарились, осталась только дрожь. Еще живы несколько сосунков. Начинают плакать.
– Умертви, не давай ему заплакать, – шепчут рядом другие. – Раскроют наше убежище.
У меня до сих пор в ушах голоса женщин, шепчущих проклятья: «Турок, чтоб весь огонь мира обрушился на твою голову, чтоб в твоем ребенке плясал ад. Бог, умри на месте, стань долей молнии! Какой бог? Аллах с ума сошёл, требует жертв…»
Рассветёт, или мы навсегда в мире тьмы? Спим мы или нет? Задыхаемся или дышим? Мы не знаем… Мы были уже не в состоянии о чем-либо думать. Наверное, потому и не помню, в какой день, в какой час, каким образом нас вынули из этой живой могилы и отвели, бросили к тёте Воске в находящуюся в центре деревни большую пекарню учителя Хачатура. Только помню, что во время перемещения мы увидели труп сумасшедшего Мисака, лежащий уже нескольких дней, зарезанные тела членов семьи барабанщика Егии и другие ужасные зрелища.
– Манук, Манук, Ман… – и я с плачем закрываю глаза.
Спим мы или просыпаемся, воскресаем ли? Не знаю… Как во сне до моего сознания доходят чьи-то слова: «Армазан, пойди, приведи его, пусть он умрет на наших руках»
Как сумела Армазан пройти сквозь оцепление и привести с помощью курдского пастуха умирающего Манука – не могу сказать, не видел.
Я увидел в тот момент, как Манук, порубленный, с раздробленными костями, валялся без сознания в собственной крови. Манука в числе старших парней увели к скалам в овраге и там изрубили, порезали и бросили умирать в ямы. Манука в самом начале ударили ножом в спину, потом избили железными прутами и бросили вниз. Остальных, изрубленных, завалили на него. Тем не менее, Манук не умер, а потерял сознание. Ночью он открыл глаза и понял, что лежит под трупами. На него снизошли проблески памяти. Он постарался прикрыть раны одеждой, выбраться и побрести к деревне. Дошёл до порога их соседа, курдского пастуха. Курдский пастух, сосед дедушки Мартироса, услышал ночью, как кто-то царапается в дверь, осторожно открыл дверь, и увидел лежащего на пороге в крови Манука. Посылал весть, чтобы его забрали. Его привели, и вот он трепыхается, лежа в крови. До сих пор у меня перед глазами стоит это зрелище: лежащий в крови Манук. Как мне забыть все это, Мадат?
На третий день стало ясно, что резать будут всех – по домам, по семьям, по родам. Организованно, последовательно, по спискам, уничтожали. Прятаться было уже невозможно – деревня находилась в крепком оцеплении. То утро должно было стать последним для нашего рода, наша очередь – мы должны были погибнуть. Мы были последними детьми. Пришли забрать всех нас троих. Прочли по списку:
– Торгом, Мадат, Дживан
Бабушка Змо обняла меня за ноги:
– Куда вы их ведёте, варвары, они же маленькие, меня заберите!
Мать Армазан облизывала кровавые клинки – помешалась.
– Сейчас умерщвлять не будем – ответил ей аскяр. – Их хочет видеть мавин.
– Отведём, покажем и приведём обратно.
Я и Мадат ничего не понимали, спешили поскорее выйти из этого места скорби и разрушения, из этой живой могилы. Торгом отставал, но его подтащили к нам. Выяснилось, что мой дед и другие дедушки ещё не убиты. Их собрали возле дома Грбича. Оттуда поведут резать. Там дед и пожелал узнать, живы ли мы? Умолил, уговорил охранявшего аскяра, дал ему последнее золото из своих карманов, чтобы увидеть в последний раз внуков. Всё остальное золото – килограммами – он успел поспешно зарыть во дворе нашего дома. Не успел никому указать то место. А теперь я не хочу говорить – если оно до сих пор не найдено, пусть во век его никто не найдет.
Мы шли, плача, друг за другом. Эти вооружённые аскяры повели нас на «черкесскую» крышу дома Грбича:
– Стойте здесь, – сказал один из них.
– Торгом, нас убьют?
– Не бойтесь, я вас защищу.
Вдруг мы увидели, как внизу выводят остальных дедушек. Когда мой дед увидел нас, в его глазах блеснула надежда, губы и руки задрожали. Он уже не имел человеческого облика – превратился в бесформенную глыбу. Мы были на крыше, он – внизу. Потом отвернулся, не смог смотреть на нас, схватился за стену, чтобы не упасть. Потом подошёл и прошептал: «Ложитесь, вытяните вниз руки, я их поцелую». Как мы ни свешивались – он не дотянулся, было слишком высоко. Поспешно он забрался на камень и еле-еле дотянулся до наших рук. По одной потрогал, погладил. Он что-то положил в мою ладонь. Аскяр решил, что это золото, подошел проверить.
– Это малюсенький ножик, – сказал дед. – Умоляю, не отнимай, пусть у него останется, это мой Дживаник, сирота – подарок из Ерзнки – сказал и рухнул.
– Как будто он спасётся! А ты еще печёшься, чтобы ножик спасти, Айда! Двигайся…
И его потащили, смешали с остальными. Нам разрешили смотреть им вслед. Мы плакали. Под наблюдением аскяров они перешли на ту сторону бревенчатого моста. По ту сторону бил ключ. По одному подошли они к роднику и смочили губы, беря по горсти воды, как последнее прощанье с Родиной.
Лишь несколько лет спустя понял я глубокий и священный смысл переданного мне дедом ножа.
Мой дед вместе со своими мудрыми старичками поднялся в гору и окончательно скрылся в овраге. Мы, скорбя, шли назад, и скоро попали в ещё одно место скорби – накал, слёзы, кровь. Потом пошёл град. Пришла весть, что возле горы Торан зарезали наших дедушек.
Лишь спустя несколько лет мне удалось найти место гибели стариков, найти их кости, окропить слезами. Нашёл их окровавленные одежды и спрятал все это под камнями. Маленькую, почти незаметную могилу устроил я им, подальше от турецких глаз, чтобы не нашли и не разрушили её.
Нас отвели назад. Место скорби уменьшилось – девственниц и красивых невесток увели. Остались старухи и самые неприглядные. Манук всё ещё трепыхался в крови. Сколько дней питались мы лишь собственными слезами и горем. О еде никто не думал. Младенцев почти не было – их задушили. Были беременные. Не помню, после града, или на следующий день, очередь по спискам дошла до нас. Предварительно проверяли, сколько людей в этом роду, все ли на месте.
Если были сомнения, что кто-то мог спастись, искали, поручали убийцам найти место трупа, убеждались, что действительно человек погиб. Специальная комиссия посылала отчёт военной полиции.
В тот день поимённо прочитали списки, собрали, выбрали самых маленьких. По одному проверили пол – отделили голеньких мальчиков от девочек. Читали и считали имя за именем. Построили от тонратуна длинную очередь. По обе стороны густой шеренгой стояли представители комиссии и убийцы. Один из представителей комиссии начал читать по списку: «Сыновья Вардана: один, два, три, четыре, пять, шесть – верно; дочери Гбо: один, два, три, четыре, пять, шесть – верно; ползунки Магата: один, два, три, четыре, пять – верно; ходунки Хотага: один, два, три, четыре, пять, шесть – верно; младенцы Тороса: один, два, три, четыре, пять, шесть – верно; отпрыски Рстаки: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь – верно».
Остальных не помню. Это были последние остатки, самые маленькие ростки, нерастаявшие младенцы, которых уже не было, за исключением младенца Армазан их Хумлара. Она, наверно, помешалась – не выпускала из рук погибшего ребёнка.
Ознакомительная версия.
