— Этой песней еще больше грусти навел, послушайте эту.
И запел он старую русскую песню о молодцах, которые пошли свататься к одной молодице, и, чтобы понравиться ей, каждый старался выделиться своей удалью, мастерством, а выбрала она самого неудачника, пожалев его. Пел он сочным баритоном, интонациями выделяя каждого молодца, как заправский артист. Приятно было его слушать. Да и песен этих раньше не слышали. Народ немного расшевелился. Запел и командир транспортного взвода Манько Николай. На украинском языке, высоким, почти женским голосом. Поддержали его и другие товарищи. В какую-то паузу послышался голос Саркисяна, который зашел к нам в теплушку перевязать ссадину на кисти и не успел уйти к себе.
— Слушал ваши песни. Хорошие, ничего не скажешь. Послушайте и наши.
И полилась вначале тихая, протяжная, а затем на более высоких нотах, поддержанная шофером Сульяном, мелодия-плач о далекой Армении, о ее долинах и виноградниках, о высоких горах, о любимых, до которых так далеко. Хотя слов песни не знали, но казалось, что об этом пели ребята, судя по грустной мелодии. Каждый, как умел, подпевал другим. Так полились русские, украинские и армянские песни — музыка разных народов, которых свела и сплотила общая беда в одно целое, совершенно разных людей, но отныне одной судьбы.
Песни, спетые сообща и в отдельности, согрели людей, сблизили их всех. Лица просветлели, на душе стало легче, мысли и заботы каждого слились в общее русло, а сообща все переносится легче. А эшелон все мчался на юг.
Пятница, 31 июля 1942 г. Конец железнодорожным путям.
Все меньше остановок в пути. На полустанках стояли группами женщины, дети, старики с фруктами, молоком, яйцами, но эшелон часто проскакивал мимо. Там, где поезд останавливался, люди подходили к вагонам, предлагали молочные продукты, фрукты. Просили взамен чай, соль, мыло, хлеб. Иногда и так отдавали, как своим родным. У многих, если не у каждого, были на фронте родные и близкие. Многие местные жители приходили на полустанки просто посмотреть на уходящие составы. Стало привычным для этих людей встречать и провожать поезда на фронт.
Поздно вечером наш эшелон подошел к станции Серебряково Сталинградской области и стал. Нас долго не принимали. Станция оказалась разбитой, догорали некоторые здания. Накануне ее бомбила вражеская авиация. У служащих узнали, что до бомбежки прошли на юг эшелоны с танками. Возможно, это были машины нашей бригады.
Суббота, 1 августа 1942 г. Станция Серебряково.
Эшелон застрял у Серебряково. На рассвете красноармейцы, командиры стали вылезать из вагонов, осваивать близлежащие канавы, кусты. Метрах в трехстах дымились развалины. От железнодорожников узнали, что впереди лежащие станции, ведущие в Сталинград, также разбиты немецкой авиацией. Стало ясно, что дальше следовать железной дорогой не придется. Предстояло разгружаться здесь, хотя специальных платформ не было. Начальник эшелона Михайловский ждал указаний. Красноармейцы рассыпались по окрестности — разведывали местность вокруг, разумеется, без команды.
Стало известно, что на путях за станцией красноармейцы обнаружили цистерну с медом и уже орудуют там. Меня вместе с лейтенантом Завгородним послали узнать, в чем дело. Пошли. У одного отдельно стоявшего товарного эшелона увидели группу наших красноармейцев, куда и направились. Оттуда раздавался шум, хохот. Жестикулировали, суетились, показывали на люк цистерны. Некоторые взобрались по узкой металлической лестничке на ее вершину. У люка расположились несколько бойцов. Подойдя ближе, увидел, что из цистерны за ноги кого-то извлекают. Цистерна была облита светлой густой тянущейся массой. Многие пили ее непосредственно из кружек, котелков, запрокинув голову, или хлебали ложкой, облизывали пальцы. Так же головой вниз, держа за ноги, его подали стоявшим внизу хохотавшим товарищам и положили на землю. Рот, нос, уши были забиты этой массой. Он находился в состоянии удушья. Тело корчилось, подергивалось. Вблизи стоявшие поняли, что с ним случилась беда, и стали звать доктора. Мой приход оказался кстати. Подбежал к пострадавшему, положил его на спину, повернув голову набок. Рукой, а затем шпателем, обмотанным марлей, попытался извлечь эту массу. Удалось несколько вычистить полость рта и носа, но свободное дыхание не наступило. Тело обмякло. Повернул его на живот, подвернул песок и гравий под нижнюю часть грудной клетки и нажал несколько раз резко на угол лопаток. В какой-то миг толчком была выброшена из горла, как пробка, часть массы, и он шумно, с визгом задышал, но в сознание не приходил.
Вспыхнул смех с истерическим надрывом. Пострадавший все еще находился без сознания, и я стал делать ему искусственное дыхание. Послал одного красноармейца к нашему вагону за носилками и комплектом «ПФ». Наверху цистерны вокруг люка еще толпились красноармейцы, наполняя этой массой котелки, банки, фляги, передавали их вниз и набирали в новую посуду. Среди этого шума и хаоса раздалась команда:
— Прекратить разбой, строиться!
Галдеж и хохот заглушили эту команду.
— Выходи строиться! Смирно! — повторно последовала команда.
Никто не обратил внимания, хотя узнали голос командира роты.
— Смирно! — прозвучало еще раз. — Строиться!
Не помогло. И вдруг прозвучали выстрелы. Командир роты Михайловский стрелял в воздух. Хохот стал затихать. Всех сдуло с цистерны. Раздался голос старшины роты Николаева:
— В шеренгу по два, становись! Равняйсь! Смирно! — и подошел к командиру, который дрожащей рукой никак не мог попасть пистолетом в кобуру, висевшую у него на ремне где-то сзади на спине.
— Товарищ военный инженер! Красноармейцы по вашему приказанию построены. Старшина роты Николаев, — и что-то тихо ему сказал. Командир вытащил из пистолета магазин с патронами, выстрелил в воздух оставшийся в стволе пистолета патрон, вставил магазин в пистолет и положил его в кобуру, клапан которой остался незастегнутым. Военнослужащие стояли в строю с расстегнутыми воротниками, со сбитыми набок ремнями, кое-как надетой пилоткой. Гимнастерки и брюки были вымазаны липкой массой. Некоторые были с оружием, большинство без.
В руках держали котелки, банки, фляги, один — ведро. На лицах — жалкие, виноватые улыбки. Командир обошел строй, встал перед ними и с презрением процедил сквозь зубы, подчеркивая каждую фразу:
— На кого вы похожи? Скоты! Дикие животные! Грабители народного добра! Расстрелять вас мало! Меда захотели? Не исключено, что это отрава. И черт с вами! Туда вам и дорога. Где оружие остальных? Где оружие?!
Строй молчал, люди переминались с ноги на ногу.
