– Кажется твои солдаты здорово устали! – сказал мой брат Михаил, глядя через окно на четыре тысячи людей, вытянувшихся фронтом пред дворцом вдоль всего Головинского проспекта..
Я не обратил внимания на это его колкое замечание. Мне мои люди показались замечательными. Я решил что мне следовало произнести перед моим полком речь, и я старался вспомнить подходящие выражения, которые вычитал в истории отечественной войны.
– Мои дорогие герои!..
Нет, это звучит как перевод с французского.
– Мои славные солдаты!..
Или еще лучше – мои славные братья!
– В чем дело? – спросил отец, входя в комнату и заметив мои позы.
– Он старается воодушевить свой полк, – ответил Михаил.
Нужна была сильная рука моего отца, чтобы остановить справедливое негодование шефа 73 Крымского пехотного полка.
– Не ссорьтесь, дети! Не дразните Сандро! Никто не ожидает от него речей.
Я был разочарован.
– Но, папа, разве я не должен обратиться к солдатам с речью?
– Пожелай им просто Божией помощи. Теперь пойдем, и помни, что, как бы ты ни был утомлен, ты должен выглядеть веселым и довольным.
К полудню я понял предупреждение отца. Понадобилось четыре часа, чтобы осмотреть все шестнадцать рот полка, который весь состоял из бородатых великанов, забавлявшихся видом своего молодого, полного собственного достоинства шефа. Шестнадцать раз я повторил Здорово, первая рота, Здорово, вторая рота и т. д. и слышал в ответ оглушительный рев из двухсот пятидесяти грудей, которые кричали здравия желаем. Я с трудом поспевал за огромными шагами моего отца, который был на голову выше всех солдат, специально подобранных в Шефский полк за свой высокий рост. Никогда в жизни я еще не чувствовал себя таким утомленным и счастливым.
– Ты бы отдохнул, – предложила мне мать, когда мы вернулись во дворец.
Но разве я мог думать об отдых, когда четыре тысячи моих солдат шли походным порядком прямо на фронт?!
Я тотчас же подошел к рельефной карте Кавказа и начал внимательно изучать путь, по которому пойдет 73 Крымский пехотный полк.
– Я никогда не слыхал, чтобы так звенели шпорами, – воскликнул брат Михаил и с презрением вышел из комнаты. Хоть он и был на три года старше меня, я тем не менее перерос его в эту зиму на полтора дюйма, и это его очень беспокоило.
3.Неделю спустя отец ухал на фронт. Мы завидовали отцу и не разделяли горя плакавшей матери. Мы очень гордились им, когда он сидел в широкой коляске, запряженной четверкой лошадей, с шестью казаками, скакавшими сзади, и тремя спереди. Один из них держал в руках значок Наместника Кавказского, с большим православным крестом на фоне белых, оранжевых и черных цветов и надписью: С нами Бог! Древко было также украшено массивным золотым крестом. Бесчисленное количество экипажей с генералами и чинами штаба следовало за коляской отца под охраной сотни конвоя. Величавые звуки национального гимна и громовые приветствия толпы усиливали торжественность минуты.
Мы, конечно, не могли и думать о наших правильных ежедневных занятиях. Мы интересовались только войной. Нам хотелось говорить только о войне. Строя планы на будущее, мы надеялись, что если война продлится еще два года, то мы сможем принять участие в боевых действиях.
Каждое утро приносило захватывающие новости. Кавказская армия взяла турецкую крепость. Дунайская армия, под командой нашего дяди Великого Князя Николая Николаевича Старшего, переправилась чрез Дунай и двигалась по направлению к Плевне, где должны были произойти самые кровопролитные бои. Император Александр II посетил главную квартиру, раздавая боевые награды многочисленным генералам и офицерам, имена которых мы хорошо знали.
Первая партия турецких пленных прибыла в Тифлис.
Имена многих сподвижников моего отца, в особенности имя генерала Лорис-Меликова повторялось беспрестанно. Было приятно сознавать, что все эти генералы, бывшие нашими близкими друзьями, вдруг стали отечественными героями. С радостью расстались мы с нашим военным воспитателем, который скоро после объявления войны, должен был выехать на фронт, вследствие чего наступило значительное смягчение режима нашего воспитания. Как это ни стыдно признаваться, но я втайне надеялся, что шальная турецкая пуля освободит нас навсегда от этого жестокого человека.
Однако, совесть моя может быть спокойной: он возвратился с фронта целым и невредимым, украшенный боевыми отличиями, но его место при нас уже было занято воспитателем с менее суровым характером.
Была установлена связь при помощи особых курьеров между дворцом Наместника и ставкой командующего фронтом в Александрополе, что позволяло нам быть всегда в курс всех военных новостей. Ежедневно, по прибытии сводки, мы бросались к карте, чтобы передвинуть разноцветные флажки, обозначавшие положение на фронте. Сводка не щадила красок, чтобы описать подвиги нашей армии и дать подробные цифры убитых и пленных турок.
Турецкие потери звучали в наших ушах сладкой музыкой. Много лет спустя, командуя русским воздушным флотом во время мировой войны, я постиг не совсем обычный механизм издания официальных военных сводок и уже не мог вновь пережить энтузиазма одиннадцатилетнего мальчика, следившего с блестящими глазами за продвижениями русской армии в Турции, не думая о тех гекатомбах человеческих жизней, которые она составляла на своем пути продвижения.
В 1914 году я понял, что тяжелые потери, которые понес быстро отступающий противник, неизменно сопровождались еще более тяжелыми потерями нашей славной победоносной армии. Мне кажется, что никто не в состоянии изменить оптимизма официальных реляций, а также психологии военных, способных смотреть хладнокровно на горы трупов в отбитых у противника окопах. С другой стороны, следует признать, что этика войны значительно изменилась за последние сорок лет.
Тот налет рыцарства, который был еще заметен в действиях противников в войне 1877-1878г.г., уступил место зверскому взаимоистреблению людей. Достаточно вспомнить Верден, с его 400 тыс. убитых! Читая описания кошмарных условий, в которых проходила жизнь военнопленных во время мировой войны, я всегда вспоминал о той симпатии и уважении, с которыми мы, русскиe, обращались в 1877 году с турецкими пленными. Александр II счел долгом принять в личной аудиенции Османа Пашу, командира турецкой армии под Плевной, возвратил пленному паше его саблю и его обласкал.
Тридцать семь лет спустя генералу Корнилову, взятому в плен австрийцами, был оказан прием, достойный преступника.
4.Относительная свобода, которой пользовались я и мои братья за время пребывания Наместника на фронте дала нам, наконец, возможность ознакомиться с различными классами тифлисского населения и их социальным бытом.
При наших посещениях госпиталей, а также на прогулках по улицам, мы сталкивались с ужасающей нуждой. Мы видели нищету, страдания и непосильный труд, притаившиеся около самого дворца. Мы слышали рассказы, которые разрушали все ваши прежние иллюзии и мечты. То, что я носил голубую шелковую рубашку и красные сафьяновые сапоги, казалось мне теперь постыдным в присутствии мальчиков-одногодок, у которых были рваные рубашки, а ноги – босы.
Mногие из них голодали; и они проклинали войну, которая лишила их отцов. Мы рассказали о наших впечатлениях воспитателям и просили, чтобы нам дали возможность помочь этим бедным подросткам с изнуренными, серыми лицами. Нам ничего те ответили, но вскоре наши прогулки ограничились опять пределами дворцового парка, хотя эта мера и не стерла в нашей памяти тяжести пережитых впечатлений. Наше сознание вдруг проснулось, и весь мир принял другую окраску.
– Вам, сыновьям Великого Князя, хорошо живется, – сказал один из наших новых знакомых, – вы все имеете и живете в роскоши.
Мы запомнили эту странную фразу и удивлялись, что такое роскошь? Разве это правда – что мы имеем все, а те, остальные – ровно ничего?
Перед нашим дворцом мы часто видели одного часового, красивого, веселого парня, который приветствовал нас по утрам широкой улыбкой, как-то не соответствовавшей серьезности момента отдания чести. Мы привыкли к нему, и его внезапное исчезновение заставило нас призадуматься, не послали ли и его на фронт? Как-то во время завтрака мы услышали разговор двух офицеров свиты: молодой часовой покончил самоубийством и найденное при нем письмо с известием о смерти жены являлось единственным объяснением его смерти.
– Вы ведь знаете этих деревенских парней – говорил один из адъютантов, – они всегда хотят присутствовать при погребении своих близких, и если им это не удается, то на них нападает тоска.
Это все, что было оказано про улыбающегося солдата, стоявшего на своем посту в далеком Тифлисе и считавшего дни, которые отделяли его от свидания с женой.
