Когда мессер Фацио Кардано, миланский юрист, математик, библиофил и издатель, наклонялся над одним из сундуков, где – как это было принято до появления в обиходе книжных шкафов – сохранял от пыли и от всяческой порчи свое собрание книг, на его темени пульсировало углубление размером с монету среднего достоинства, защищенное кожею: как если бы кто, спасаясь от пыли и дурного запаха, дышал через платок, раскрыв рот. Углубление это образовалось вследствие падения с лестницы и понадобившегося для излечения раны хирургического вмешательства, после чего мессер Фацио оказался подвержен ужасным приступам ярости, когда от него приходилось спасаться.
Наклонясь над сундуком и приоткрывая его крышку, мессер Фацио сказал:
– Чтобы человеческий род не пропадал в темноте и неведении столь долгое время, следовало при сотворении мира также создать печатный станок.
Покуда же библиофил что-то разыскивал в книгохранилище, Леонардо ему отвечал:
– Это опасная вещь и неосновательное предположение, так как в появившихся с той поры книгах поместилось бы много больше, чем мы имеем теперь, нелепостей и вздора, поддерживаемого авторитетом писателей и видимостью прочного основания, которую печатный станок придает всяческим выдумкам.
Ради продолжения спора, возобновлявшегося каждый раз при их встрече, добыв из сундука изданный его попечением анонимный трактат «О хиромантии», мессер Фацио выпрямился и приосанился, насколько это возможно при малом росте. Как и его приятель и оппонент, мессер Фацио предпочитал одежду красного цвета и, имея постоянно приподнятые, как бы в изумлении, брови и далеко выдающийся подбородок, походил из-за этого на бойцового петуха. Однако в их пререканиях ученый-юрист скорее оборонялся, тогда как Леонардо, выступая в качества uomo sanza lettere, человека без книжного образования, не знающего хорошо по-латыни и вовсе не владеющего греческим языком, нападал с большой настойчивостью. Что касается хиромантии, Леонардо, называя эту ложную науку пустыми химерами, так объяснял мессеру Фацио свои возражения:
– О чем можно говорить на основании линий руки? Вы найдете, что в один и тот же час от меча погибли величайшие полчища, хотя ни один знак на руках какого-нибудь из этих погибших не походил на такие же знаки у другого погибшего; так же точно при кораблекрушениях.
И обманчивую физиогномику, в которой Фацио Кардано считался первым знатоком, презирал Леонардо, хотя соглашаясь, что знаки лиц отчасти показывают природу людей и их характеры. Но его наибольший гнев вызывала некромантия, то есть беседы с душами умерших, – тут он высказывался с исключительной резкостью:
– Некромантия эта есть вожак глупой толпы, которая постоянно свидетельствует криками о бесчисленных действиях такого искусства; и этим наполнили книги, утверждая, что заклинания и духи действуют и без языка говорят, и без органов, без которых говорить невозможно, и носят тяжелейшие грузы, производят бури и дождь, и что люди превращаются в кошек, волков и других зверей, хотя в зверей прежде всего вселяются те, кто подобное утверждает.
Пожалуй, невероятно, чтобы к мессеру Фацио, стороннику и знатоку таинственных и чудесных явлений природы, однако сердечному приятелю Мастера, тот обращался с прямым предложением переселиться в животное, все же разговор двух друзей в позднее ночное время при свете огарка, когда сильно увеличенные тени с быстротой перемещаются по стенам и потолку, послышался бы постороннему человеку как запальчивый и враждебный, будто бы от их разногласия зависело что-нибудь важное. Но разве не случается, что вещи, мало кого заботившие прежде, вдруг приобретают значительный вес, а установленное прочно или принимавшееся на веру внезапно представляется колеблющимся и сомнительным?
– Если бы такая некромантия существовала, как верят низкие умы, ни одна вещь на земле не была бы равной силы; ибо если искусство это дает власть возмущать спокойную ясность воздуха, обращая ее в ночь, и производить блистания и ветры со страшными громами и вспыхивающими во тьме молниями, и рушить могучими ветрами высокие здания, и с корнями вырывать леса и побивать ими войска, рассеивая их и устрашая, никакие неприступные твердыни и крепости не могли бы никого уберечь без воли на то самого некроманта: он стал бы носиться по воздуху от востока до запада и по всем противоположным направлениям вселенной...
Но зачем мне дальше распространяться об этом? – восклицал Леонардо в крайней степени раздражения. – Что было бы недоступно для такого искусства? Почти ничего, кроме разве избавления от смерти.
При своей снисходительности Фацио Кардано умел, однако, с большой твердостью отстаивать мнение, которого придерживался. Когда Леонардо стал нападать на составителей гороскопов и всю астрологию, он отвечал:
– Низкими умами скорее могут называться те, кто па основании простейшего доказательства желает опровергнуть сообщения о таинственных и сложных вещах, доставляемые добросовестными свидетелями. Смотри хорошо, как бы отрицаемое не воспротивилось и вдруг не наказало тебя в твоих предприятиях: недаром англичанин Роджер Бэкон, приверженный простому чистому опыту, соглашался с влиянием звезд на поведение людей и животных, указывая, что такому влиянию подчиняются также морские течения, реки, внезапное соединение и разъединение стихий и тяжесть, с какою ты борешься.
Подобный обмен мнениями не означал и малейшей размолвки между друзьями; но, если тогда в воздухе что-то носилось и если в каком-то смысле возможно допустить существование духов, это особенный дух противоречий и споров.
Мессер Фацио передал Мастеру также изданный на его средства трактат «Perspectiva communis», или «Общая перспектива», и, получая от Леонардо следуемую сумму, любезно предложил помощь для перевода, поэтому они еще задержались. Леонардо же, прежде чем распрощаться, достал из вместительного кармана плаща горсть разнообразных мелких металлических изделий или частей и рассыпал по столу, нарочно сохраняя равнодушие в выражении лица, как это делают игроки, скидывающие кости.
– Из металлических букв, разнообразие которых ограничено, печатник составляет бесконечные слова, – сказал Леонардо, – изобретатель складывает новые, невиданные прежде механизмы из частей, имеющихся в других механизмах.
Посредством отвертки, которою он ловко и быстро орудовал, Леонардо собрал превосходный замок против книжного вора и прикрепил к нему для украшения голову Медузы, отлитую с исключительной тонкостью и изяществом. Затем Мастер вставил в скважину ключ, покачал им из стороны в сторону, как бы примериваясь, и трижды повернул. Бородка замка трижды выдвинулась, а Медуза высунула язык, издеваясь над предполагаемым злоумышленником, покусившимся на сундуки мессера Фацио.
Хотя громадный Милан затихал вместе с курами, у киотов в церквах – их насчитывалось в городе больше двухсот – бодрствовали монахи, бормоча псалмы и молитвы и таким образом отгоняя сон. Однако же света, проникающего сквозь щели дверей, плохо притворенных, недоставало, чтобы всаднику опознать дорогу, если ее при этом не освещала луна: звезды, кормчие моряков и украшение ночи, годятся для таких указаний при длительном морском путешествии, но плохие помощники, чтобы узнать улицу или же дом. Так что, не дергая попусту поводья, лучше ожидать, пока лошадь, угадывающая свой след обонянием, ткнется губами в ворота. Между тем, даже согласившись с англичанином о влиянии звезд, здравомыслящему человеку трудно себе представить бесчисленные ночные светила разобравшими между собою на попечение всех нас в отдельности. Или, может, они влияют только на высокопоставленных лиц, имеющих средства оплачивать услуги астрологов? Так или иначе, большинство людей неожиданности подстерегают подобно разбойникам, скрывающимся в кустах у обочины и появляющимся внезапно. Когда с помощью слуги, принесшего фонарь, Леонардо расседлал и завел лошадь в стойло, он увидел, что место рядом, обыкновенно свободное, занято и находящийся там осел жует сено, а его бока, не остывшие, видно, с дороги, мокры и курчавятся. Слуга сказал Мастеру, что приезжая, назвавшаяся Катериною, ожидает его в доме и что она из Тосканы. Так после более чем одиннадцатилетней разлуки Леонардо внезапно встретился с тою, в чьем родительском лоне созревал, когда, по его выражению, одна душа управляет двумя телами, испытывающими одно желание, одно вожделение и один страх на двоих, и каждая душевная боль так разделяется.
16 июля. Кателина приехала 16 числа, июля 1493.
Он сделал эту запись поверх другой, почти стершейся, красным карандашом в книжке величиною в ладонь. Из-за рассеянности и волнения Леонардо не увидал, что прежний почти полностью стершийся текст оказался под свежею записью перевернутым; также непроизвольное Кателина, как произносит простонародье в Тоскане, свидетельствовало о сильном волнении, когда многое погрузившееся на дно и затянутое тиною времени всплывает в воображении.
