Я чуть не подпрыгнул от радости:
— Кто, кто? Вася Челышев?! Среднего роста? Круглолицый? Симпатичнейший, добрейшей души человек? Он?!
— Он.
— Ч-черт побери! Надо же быть такой удаче!
Я и сам не знаю, чему так обрадовался. Васю Челышева я знал, во не очень близко, по Балашовской авиашколе, которую вместе кончали. И обрадовался-то я, пожалуй, не столько Челышеву, сколько тому еще пока не твердо определившемуся в моем сознании обстоятельству, которое благодаря ему, Васе, должно сложиться.
С Челышевым я встретился в тот же день. И вот она — моя судьба!
— Слушай, — сказал Челышев. — Чего ты здесь, в тылу, отираешься? Пошли к нам в группу. У нас хорошо. Интересные полеты. В Ленинград летаем, через линию фронта…
Он неторопливо рассказывал мне про летную работу в группе связи, а я слушал его, затаив дыхание.
— Ну, а с фашистскими истребителями встречаться приходится?
— А как же — часто!
— Ч-черт побери!.. Бывают воздушные бои?
— Ну, какие там бои! Удираешь во все лопатки, и все тут. Самолеты-то наши почти не вооружены.
Я разочарованно молчу. Нет, не то. Это не по мне. Удирать не годится.
— Вот у нас был случай, — продолжает Челышев. — Летел летчик на "ПО-2", генерала вез. Вдруг откуда ни возьмись "мессер"! Увидел, развернулся и с ходу — трррах! — дал очередь. А нашему-то куда деваться? Лететь нельзя — собьет. Тогда он выключил мотор и сел на лесную прогалинку, которая как раз перед ним оказалась. Полянка ровная. Самолет пробежал и остановился. Выскочили летчик с генералом, хотели в лес бежать. А летчику машину жалко. Он и кричит генералу: "Хватай за хвост, опрокидывай!" Схватили машину за хвост,
подняли, поставил на нос, на мотор — "свечку" сделали, — и сами тут же притаились: бежать-то уже поздно. А фриц на второй заход идет. Смотрит "свечка" стоит и никого нет, никто не шевелится, значит, все — подбил! И ушел.
История эта меня развеселила, и я проникся глубоким уважением к летчику, как видно, в достатке обладавшему находчивостью.
— Ладно, — говорю, — ты меня убедил, и я с радостью пойду служить в вашу группу, но ведь меня отсюда не отпустят!
— Как это не отпустят? — удивился Челышев. — Ведь не с фронта идешь, а на фронт. Напиши рапорт, и все тут!
— Подавал, бесполезно.
— Не пускают? — Удивлению Челышева не было границ. — А ты знаешь что? Попросись в отпуск. Мол, хочу поправить свое пошатнувшееся здоровье и все такое. А я тебя потихоньку натренирую, и ты полетишь вместо Беляева. Идет?
План Челышева мне понравился, и мы принялись за его реализацию.
Отпуск мне дали охотно, тем более, что стоял февраль. Погода по трассам была плохая, и самолеты почти не летали.
Несколько дней я вместе с бортмехаником (он же и радист) Ваней Архангельским возился возле своего самолета. Изучал его до последней заклепки и с каждым днем все больше и больше проникался к нему любовью и доверием.
Самолет и на самом деле был хорош. Удобная, просторная пилотская кабина, прекрасный обзор, отлично устроенные механизмы уборки и выпуска шасси и закрылков, и, что особенно меня порадовало, — красиво продумана и смонтирована доска с контрольными, аэронавигационными и пилотажными приборами.
Словом, я был по уши влюблен в свою машину, и уже никакая сила не смогла бы меня от нее оторвать.
Наша подготовка подходила к концу. Осталось опробовать машину в воздухе и, составив соответствующий протокол о самостоятельном вылете на новой материальной части, получить в учебно-тренировочном отряде (УТО) отметку в пилотском свидетельстве, без которой я не смог бы отправиться в путь.
Сделать все это было не так-то легко. Ведь афишировать свое участие в подготовке к полету никак нельзя. Любой дежурный диспетчер мог бы поинтересоваться: а какое отношение к этому делу имеет пилот транспортного отряда Узбекского управления ГВФ? Дошло бы дело до начальства — и плану нашему конец.
Но все складывалось в нашу пользу: высокая оперативность Васи Челышева, скверная промозглая погода и моя личная дружба с начальником УТО — старейшим летчиком Михаилом Хохлачевым. Двенадцать лет тому назад он впервые поднял меня в воздух на голенастом почтовом самолете и заразил бациллой авиации. Я зову Хохлачева крестным, а он меня — крестником.
В пасмурный февральский день, под моросящим дождем, Вася Челышев, спрятав меня в фюзеляже, вырулил на старт для "личной" тренировки. Взлетел. Сделал круг. Сел: Его место в кабине занял я.
Черт возьми, до чего же хороша машина! Легкая, послушная, устойчивая. Я сделал несколько посадок. Я готов был летать целый день. Но Васе эта музыка надоела, и мы отрулили на стоянку.
Потом мы пошли в УТО. Челышев заполнил форменный бланк, и я дрожащей рукой положил перед Хохлачевым свое пилотское свидетельство. Крестный взял его, покрутил в руках, на минутку задумался, с хитрецой посмотрел на меня и, сказав: "Ну, ну, понятно!" — сделал нужную отметку.
Три месяца прошли как в угаре. Только прилетишь — задание: срочно! Фельдъегерь с пакетом! Генерал с документами! Важно! Секретно! Ответственно!
Фельдъегерь с пакетом — это фигура! В его громадном портфеле заключена подчас судьба дивизии, армии, фронта, жизнь тысяч и тысяч бойцов. И от того, как скоро его доставишь, зависит многое…
Туман, пурга, непогода, — летишь. Рядом линия фронта. Ой, смотри, не зевай! Наблюдай за воздухом! Маскируйся на бреющем полете, ныряй в овраги, в поймы рек, ежесекундно держи ориентировку. Не ровен час,
очутишься на занятой врагом территории, и оглянуться не успеешь — возьмут тебя в "почетный караул" "мессершмитты" и приведут на свой аэродром.
Было так с одним пилотом. Взлетел с генералом и майором на борту, взял курс на Елец. Дымка, низкие облака, чуть сыплет снежок. Погода что надо! Летит, смотрит на карту — сверяет с местностью. Все правильно: вон она — река, мост, железная дорога, которая ведет прямо на Елец…
Иногда облака закрывают землю. Не беда! Железная дорога приведет куда надо. Летит бреющим. Только столбы мелькают. Генерал с портфелем на коленях и адъютант сидят в пассажирской кабине, прислонясь к борту, спят. Измучились, устали. Трое суток без сна — шутка ли!
Смотрит летчик на железную дорогу и не видит — компас отклонился чуть-чуть. Совсем немного. Хоть бы раз глянул — вспомнил бы: от Москвы идут две дороги. Одна на Орел, другая на Елец. Рядом идут, почти одинаковым курсом. Но Елец наш, а Орел — под немцем.
Промелькнула узловая станция. "Волово!" — думает летчик. От нее до Ельца сто километров. А это было вовсе не Волово, а Горбачеве, и от него до Орла тоже сто километров…
