Политика национал-социализма по отношению к семье, женщинам и детям
Каковы были цели политики национал-социализма в отношении семьи? И какова была семья берлинца из средних слоев в 30-е годы? Без ответа на эти основополагающие вопросы невозможно представить себе повседневную жизнь и восприятие режима, реконструировать поиски групповой и индивидуальной идентичности.
Буржуазная семья в Германии в первой половине ХХ века, оставшись в своей основе неизменной, испытала к началу 30-х гг. тем не менее множество потрясений. Иллюзия вечной действенности этой семейной модели, которая смыкалась с иллюзией незыблемости общественного порядка, в рамках которого она и существовала, была разрушена Первой мировой войной и последовавшей за ней революцией 1918/19 гг. Ориентация на законный брак, освященный авторитетом церкви, подвергалась критике со стороны приверженцев теорий «свободной любви» и «стакана воды», незыблемость материальных устоев, основанных на имуществе отца и его роли единственного кормильца, также пошатнулась, протестанско-аскетическое понимание ролей мужчины и женщины в их совместной жизни и воспитании детей, основанное на «разумной любви», уступало место любви романтической, признанию за детьми права на самостоятельный выбор спутника жизни. Любовь, а не материальные соображения, становилась важнейшим условием заключения брака. Супружеская любовь-долг постепенно эротизировалась, наполнялась как и культура в целом сексуальностью, от брака стало естественным ожидать удовлетворения сексуальных потребностей, причем не только мужчины, но и женщины! Даже такое сакральное понятие как девственность, ранее являвшаяся обязательным условием для начала «честного супружества» в бюргерской семье, в ряде случаев уступает натиску пока по большей части лишь со стороны жениха [31].
Развитие женской эмансипации подняло статус жены даже как хозяйки дома, новые партнерские отношения подразумевали равноправие, взаимное общение, советы и обсуждение как внутрисемейных дел, так и общественных событий между супругами. Эта ситуация потребовала дальнейшей индивидуализации как семьи в целом, так и самих мужа и жены: в партнере наиболее ценимой стороной становилась его личность, религиозный догмат единственного брака получил в этом отношении неожиданное подкрепление, так как семейное счастье базировалось отныне на взаимной коммуникации и понимании [32], число разводов по-прежнему было сравнительно невелико. Тем не менее традиционное разделение семейных ролей сохранялось: в семье с определенным уровнем материального достатка женщина, даже получив в девичестве образование, не должна была работать, а занималась собой, вела дом и воспитывала детей. По хозяйству ей помогала прислуга, обычно приходящая домработница. Для маленьких детей в семью часто приглашалась няня.
Дом, квартира сохраняли свое сакральное значение места обитания семьи, закрытого пространства как для посторонних, так и для общества. Хранительницей его являлась женщина, она обеспечивала уют, отвечала за налаженный быт, удовлетворяла потребности и даже олицетворяла собой процветание хозяина-мужчины. Необходимость «встать на ноги», получить определенный профессиональный и социальный статус, «жизненный опыт» перед принятием на себя ответственности по содержанию семьи обуславливала среди мужской части выходцев из средних слоев более высокий возраст вступления в брак — 27–30 лет, хотя он медленно понижался.
В отличие от мужчины, девушка большей частью не жила отдельно от родителей, а выходила замуж непосредственно из заботливого родительского дома, в ряде случаев получив профессиональное образование, кроме этого, она должна была успеть родить детей, да и к мужу требовалось относиться уважительно, поэтому невесты были младше женихов, но и им редко когда бывало меньше 20 лет.
Разница в возрасте между супругами также уменьшалась: с 8–10 лет в XIX веке до 3–8 лет в первой четверти ХХ века [33]. Количество детей также неуклонно становилось меньше, 1–3 ребенка вместо 4–6 отличали немецкую городскую семью уже в первой четверти ХХ века, здесь сыграли свою роль и общественно-политические потрясения, обусловившие начало демографических сдвигов вплоть до кризиса рождаемости.
В отношениях с детьми родители придерживались патриархальных принципов безусловного авторитета, особенно отца, и абсолютного послушания со стороны детей [34]. Отец, принимавший сравнительно малое участие в повседневных домашних заботах, тем не менее считался основой, центром, главой семьи. Дети не были главным приоритетом семейной жизни, которая вращалась вокруг отца, определявшего все основные ее моменты вплоть до будущей профессии детей [35].
Нельзя сказать, что на детей не обращали внимания, напротив, о них заботились, воспитывали со строгостью, но и с лаской, но большую часть родителей мало интересовал внутренний мир ребенка, его переживания вне семьи. Родители удовлетворялись просмотром тетрадей и табеля, но не задавали вопросов, как себя ребенок чувствовал в школе, как к нему относятся учителя и товарищи, даже в семейных отношениях при высказывании недовольства по какому-либо поводу ребенку чаще всего просто приказывали «закрыть рот». А между тем в школе, особенно в начальной, которую никогда не выбирали, просто отдавали ребенка в ближайшую, не такими уж редкими методами воспитания были шлепки и побои. Вольфганг Гемлих из района Йоханнесталь в 1933 г. терпел их от учителя целый год, но вскоре придумал выход — одеть как можно больше нижнего белья, чтобы было не так больно. Перед летними каникулами он одел шесть пар трусиков. «Вечером моя мать получила почти инфаркт, когда при раздевании она увидела все шесть пар белья», — только тогда она спросила о причине столь необычного поведения, но никакой реакции не последовало [36].
Родители, беседующие со своими детьми-подростками на разные темы вплоть до политики, были немногим счастливым исключением. Что тут сказать о таком «больном» вопросе, откуда берутся дети… 10-летний Хорст Шеппленберг пришел весной 1934 г. взволнованным из школы и пересказал матери пошлые разговоры своих одноклассников. Мать вне себя вызвала срочно отца с работы, так как «случилось что-то страшное». Отец счел своей обязанностью откровенно поговорить с сыном и «просветить» его. В семье была еще младшая дочь. Хорст слушал внимательно и в конце воскликнул: «Ага, значит, вы с мамой сделали это дважды!» В 1940 г., когда Розмари было 14 лет, с ней решила поговорить мать, девочка отреагировала в духе времени: «Да, я представляла себе это совсем по-другому. Но тут даже сам Гитлер не сможет ничего изменить!» [37]
Стало общим местом утверждение, что нацисты пытались не только вернуть женщину в семью, к мужу и детям, но и ограничить ими ее жизненный мир, поставив ее на службу репродуктивным целям арийской расы и национал-социалистическому государству. В мужском сообществе национал-социалистического режима женщине не было иного места, кроме дома и ограниченного круга «женских» профессий воспитателя, медсестры, сиделки, прачки, гладильщицы, портнихи… и, может быть, школьной учительницы. Вырванные из контекста цитаты из книги Гитлера «Моя борьба», речей Геббельса, выступлений Фрика, произведений Розенберга, казалось бы, однозначно подтверждают это положение [38]. Остается только удивляться немецким женщинам, имевшим к тому времени определенный опыт эмансипации, рассматривавшим профессиональное образование как почти обязательное, получившим право голоса на выборах и безропотно, чуть ли не с воодушевлением воспринявшим призыв к подчинению фюрерам-мужчинам.
