сильно она отличалась от прежних его подружек, раз за разом вытеснявших друг друга на его любовном конвейере. «В ней есть мудрость и спокойствие, — с удивлением и восторгом говорил он Игорю Стравинскому. — А это, если вдуматься, куда более редкий дар, чем умение танцевать».
Как мы уже говорили, Ольга была, что называется, из хорошей семьи и держала марку во всем, начиная от таланта в любое время выглядеть элегантно и стильно (она как-никак выросла в среде, где женщине полагалось знать толк в одежде) и заканчивая умением держать прямо спину. На улицах Рима многие обращали на нее внимание, и Пикассо тогда казалось, что Ол-га Кок-ло-ва (он так до конца и не выучился произносить ее русские имя и фамилию) не шла, а парила над бренной землей.
Но дочь полковника царской армии могла не только держать прямо спину, она умела не выставлять напоказ свои чувства. Воспитание сделало ее некоей «вещью в себе». Окружающие таких обычно называют скрытными девочками. Те же стандартно мыслящие окружающие к недостаткам Ольги относили и ее изрядный педантизм. Она и в самом деле была «аккуратисткой» во всем, постоянно следовала определенным установкам, укоренившимся в ней с детства.
А еще Ольга удивляла Пикассо своим немного старомодным, зато очень правильным французским языком, который совсем не портил ее легкий славянский акцент. Он восхищался ее манерой держаться без ненужного апломба и наигранного кокетства, чем, кстати, всегда отличались французские и итальянские танцовщицы. В Ольге, в отличие от них, все было полно достоинства, сдержанности и простоты. Сочетание это было чем-то новым для Пикассо, среди бывших любовниц которого никогда не водились не то что аристократки, но даже просто «порядочные девушки». И что характерно, чем наивнее и чище была восхитившая Пикассо женщина, тем охотнее он верил в ее «идеальность» и тем больше желал ее.
Волосы ее были затянуты на затылке в тугой пучок и заколоты шпильками из слоновой кости. И Пикассо все время хотелось вынуть их из ее прически и увидеть, как рассыплются по ее плечам эти роскошные волосы.
В этой женщине многое его волновало, даже завораживало. Он просто не мог перестать думать о ней. А как известно, когда сильное физическое влечение и идеализация «выступают в паре», жди неминуемого — последнего бессильного вздоха мудрости.
* * *
Сергей Дягилев, видя происходящее, мыслил категориями будущего своего балета. Он всегда умел добиваться творческих целей с помощью обстоятельств… весьма далеких от искусства. Для этого он, как паук, ткал свою паутину, пуская в ход как «негоции» (так он сам шутил, используя словечко гоголевского Манилова), так и тщательно продуманные интриги. Сейчас ему было крайне выгодно, чтобы отношения Ольги и Пабло оказались как можно прочнее и обрели какой-то статус. Ведь его балерина могла стать надежным «мостиком» к Пабло Пикассо, в таланте которого он был заинтересован.
Естественно, истинные расчеты Дягилева и в голову не могли прийти наивной Ольге Хохловой и тем более Пикассо, вечно обуреваемому страстями. А между тем причины для дягилевских «негоций» были весьма серьезны: речь шла о выживании всей труппы «Русского балета», и в этом гениальный антрепренер сделал ставку на Пикассо. И в Париже, и во всей Европе тот уже был широко известен, вошел в моду, знал многих нужных людей, но еще больше таких людей знало имя Пикассо. Заметим, что подобных «цепочек» в жизни С.П. Дягилева было немало: чего стоит, например, его подруга Мися Серт, за которой стояла великолепная и очень влиятельная Коко Шанель.
А в результате прекрасно умеющий играть на чужих слабостях Дягилев взял под свою «опеку» отношения пары Хохлова — Пикассо, как всегда, даже не спросив чьего-то на это согласия.
* * *
Как ни странно, на первых порах Ольга была достаточно сдержанна в общении, а вот Пикассо увлекся ею со всем присущим испанцам темпераментом. Он прекрасно понимал, что Ольга не годится на роль более привычной ему любовницы или содержанки, но и отступать он не собирался.
В Риме он встречался с Ольгой практически каждый день, совершая с ней длинные прогулки по этому прекрасному городу. Гуляя, они часто оставались наедине, но Ольга и не думала давать ему повод для полного сближения. Пикассо находился в растерянности: как завоевать эту женщину?
В одной из биографий Пикассо читаем:
«По всем законам любовных романов, в Ольге и Пабло проснулось огромное любопытство друг к другу.
Необыкновенная энергия, которая распирала Пикассо изнутри, стала для Ольги тем самым недостающим звеном. Он был экстравертом, она — интровертом. Он был напорист и импульсивен, она — застенчива и меланхолична. Он был атеистом, она — верующей. Она была белокожа, он — смугл, как просмоленный, с головы до пят. Она — аккуратна и педантична, он — неряшлив и сумбурен. Она ценила верность, семью, традиции, он терпеть не мог такие «буржуазные предрассудки и способы человеческого закабаления». Она любила классическую музыку, он ее не понимал. Список можно продолжить до бесконечности — от привычек до меню. Столь разных, да что там — диаметрально противоположных друг другу людей по характеру, воспитанию, языку, национальности, идеалам, не говоря о колоссальной разнице в сексуальном опыте и темпераменте, было трудно отыскать.
Но недаром говорят, что противоположности, крайности сходятся. Они с увлечением пустились в опасное путешествие по чудесной, коварной дороге из рая в ад.
Для Ольги художник, который был старше ее на десять лет, очень скоро стал символом мужественности и жизненного опыта, проводником в мир живописи, способом познания незнакомых вещей и пробудил в ней искушение сделаться музой и верной спутницей таланта, быть может, гения. А в Пабло — в этом можно не сомневаться — Ольга в первую очередь разбудила чувственность, мужской интерес, замешенный на удивлении».
И вот наступил момент, когда он объяснился. Однако Ольга как бы и не отреагировала на это. Во всяком случае, она не кинулась сломя голову в постель художника, как это делали другие. Она вообще не спешила отвечать на его любовь, хотя, без сомнения, Пикассо ей понравился. Просто не мог не понравиться, ведь в нем были какие-то особые магнетизм и страстность, чувствовался полыхающий внутренний огонь, который делал взгляд его черных глаз таким, что его друг Жан Кокто утверждал, что они «заряжены электричеством».
Он ведь даже ходил так,
