Мы, услышав сие, покатились со смеху.
- Что это, брат Макар, - говорили мы, - за что это на кукушку так гневаешься? Что она тебе сделала?
- Как, братцы, что, - сказал он, - голодного меня, проклятая, закуковала, и я верно теперь уже знаю, что мне сего года не пережить. О, лихая бы ее побрала болезнь и все черти б ее, проклятую, задавили.
- Так, так! - сказали мы, еще пуще захохотав. - Теперь прощай, брат Макар! Не сносить уж тебе своей головки! Уж кукушка предвозвестила, так уже, знать, и быть и приходит уже расставаться со светом.
Сколь ни прост был наш Макар, но приметил, что мы над ним скалозубим, и тогда вдруг, вместо кукушки, поднимись весь его праведный гнев на нас, а сим и подал он нам вновь оружие на себя - мучить и бесить его нашими насмешками: и кукушка сия во весь тот день столько ему насолила, что он не рад был наконец своей жизни и проклинал и нас, и себя, и охоту свою к гулянью.
Однако сим дело еще не окончилось. Как приметили мы, что кукушкою сею его всего скорее растрогать{22} и вздурить было можно, чего мы всегда и добивались, то, обрадуясь сему, поступили мы далее, и меня догадало еще сложить на сей случай смешную и такую песенку, которая бы могла вмиг его растрогивать. Признаюсь, что была то сущая шалость, и побудило меня к тому не что иное, как, с одной стороны, молодость и легкомысленность, а с другой - присоветование моего капитана, ибо сей, шутя над ним так же, как и мы, не успел о вышеупомянутом закуковании кукушки и обо всем услышать, как тотчас мне сказал:
- Эх, братец! Сложить бы о сем песенку, то-то было бы смеху и проказ! И вдруг бы мы все ее запели, и когда он так кукушку не взлюбил, так и посмотри, что тогда б было.
Сего было довольно к возбуждению во мне охоты испытать, не могу ли я сложить песенку на какой-нибудь знакомый голос{23}, и как мне голос старинной и всем знакомой песни "Негде в маленьком леску при потоках речки" всех прочих был знакомее, да и самый род сей песни казался к тому наиудобнейшим, то и начал я тотчас вымышлять слова и составлять в первый раз отроду стихи и рифмы.
В работе сей, тайком от нашего друга, препроводил я не более дней двух и имел столь хороший успех, что песенка моя и капитану, и всем прочим крайне полюбилась, и все они положили тотчас ее выучить наизусть, и когда будем уже ее знать, тогда б, окружив его где-нибудь в кружок так, чтоб он не мог выскочить, запеть бы всем в один голос. Итак, тотчас списаны были с ней многие списки, и как учинить дальнейшее было тогда уже некогда, то и положили мы учинить то во время шествия нашего в Кенигсберг. Сие и произвели мы на походе в действо; ибо, как мы ехали все верхами кучами, то человек с десять из нас, выучивши сию песню и сговорившись еще с несколькими, окружили его однажды на лошадях, так что ему из средины никуда уехать не можно, и вдруг затянули все нашу песенку, которая была следующего содержания:
На зеленом лугу
Сидела лягушка,
На высоком дубу
Кричала кукушка:
Вон Бачан сюда летит,
А Дороня там бежит.
- Что ты делаешь здесь?
Что их не боишься?
Как Бачан вить прилетит,
Тебя он увидит,
А Дороня прибежит,
Вмиг тебя погубит;
Он охотник ведь до вас,
Он бранит за то и нас,
Что голодного его
Мы закуковали.
Между тем начал Бачан
Вправду опускаться.
Захотелося ему
С другом повидаться.
Опустясь, тотчас и сел,
А Доронюшка запел:
- Не хочешь ли, Бачан,
Что-нибудь покушать?
- Когда есть что, так давай,
Упреждай кукушку,
Когда нет, так побегай,
Поймай мне лягушку.
У болота вон сидит,
На тебя прямо глядит.
Побегай поскорей,
Чтоб не ускочила.
Как Дороня побежал
Ловить там лягушку,
А Бачан тогда вскричал,
Увидя кукушку:
- Ах, Доронюшка, мой друг,
Ты схвати скорее вдруг,
Чтоб кукушка на дубу
Не закуковала!
Испугалась на лугу
Бывшая лягушка,
Закричала на дубу
Тотчас и кукушка;
А Дороня-то упал,
А хотя после и встал,
Но лягушка уж давно
Ускочила в воду.
Рассердился наш Бачан
На своего Дороню,
Он вмиг бросился за ним,
Закричав, в погоню:
- О, проклятый сын, дурак,
Болван, бестия, простак!
Провалился б ты совсем
И с своим проворством.
Что мне делать, что начать
Наконец с тобою?
Что ты сделал вот теперь,
Дурак, надо мною?
И лягушку упустил,
И меня не накормил,
А проклятая вон там
И закуковала.
Теперь должен буду я
В этот год погибнуть
И родных на свете всех
И друзей покинуть.
А беды все от тебя;
Погубил я сам себя,
Что заставил дурака
Это дело делать.
Но одно ли уж сие
Ты у меня портил,
Не беды ли по бедам
Всякий день ты строил?
От тебя, болван, дурак,
Разорился я уж так,
Что пришло уже мне
Пропасть и с тобою.
Растерял мое добро
Почти без остатку,
Помнишь ты, как потерял
Гребень и рубашку?
Как гомзелю{24} тебе дам,
Так увидишь ты и сам,
Что я вправду с тобой
Шутить не намерен.
Дурак, знаешь ведь, что я
Мужик не богатый;
Воши съели уж всего,
О, глупец проклятый!
А ты гребень потерял,
Без чего уж я пропал.
Ах ты, бедный Бачан,
Где тебе деваться?
Вот таким вздором наполнена была сия песенка.
Теперь судите сами, каково было господину Бачманову, когда он, услышав ее, догадался, что она нарочно сочинена на него и что мы над ним проказили. Он вздурился даже до беспамятства и сперва начал нас всех ругать без всякого милосердия, а потом, как безумный, на нас, а особливо на меня, метаться, стегать плетью и стараться из круга нашего вырваться и ехать прочь. Однако мы схватились все руками и составили такой крепкий круг, что ему до самого конца песни никак уехать было не можно. Боже мой! Сколько претерпели мы от него тогда брани, сколько ругательства и сколько смеялись и хохотали! Наконец вырвался он у нас и поскакал, но куда ж? Прямо к полковнику жаловаться и просить на нас. Но из сего вышла только новая комедия. Мы, предвидя сие, постарались заблаговременно предварить все могущие произойтить от того какие-либо досадные для нас следствия. Мы заманили в заговор и в шайку свою самого господина Зеллера, того любимца и фаворита полковничьего, который служил ему переводчиком. И как он сам был в сей шутке соучастником, то и надеялись мы, что он перескажет полковнику все дело с хорошей стороны, а сие так и воспоследовало. Господин Бачманов, прискакав к полковнику, начал в пыхах{25} своих приносить ему тысячу на нас жалоб. Но сей, не разумея ни одного слова по-русски и того, что он ему говорит, спрашивал только:
