Императрица была польщена, ее материнское тщеславие удовлетворено восхищением, которое иностранный дипломат демонстрировал по отношению к Елизавете. Может быть, думала она, нужно видеть в этом знак, говорящий о будущей привязанности всех французов к России? Она с волнением вспоминала о том, какую нежность когда-то испытывал Петр к маленькой Елизавете – такой тогда беленькой, веселой, грациозной. Девчушке было всего семь лет, когда отец заказал французскому художнику Караваку, своему человеку в санкт-петербургском дворце, портрет голенькой дочери, чтобы любоваться ею в любой момент, как только захочется. Петр Великий, конечно, очень гордился бы тем, что его дитя, эта девушка – столь же прекрасная, сколь и добродетельная – избрана французским принцем в супруги. И спустя несколько месяцев после похорон мужа Екатерина начинает снова проявлять внимание к предложениям Кампредона. Матримониальные переговоры между ними возобновляются ровно с того места, на котором они были прерваны кончиной царя.
Апрель 1725 года был ознаменован распространением слухов о том, что семилетнюю инфанту Марию-Анну, дочь короля Филиппа V Испанского, считавшуюся невестой пятнадцатилетнего Людовика XV, вот-вот отправят обратно на родину, так как герцог Бурбонский[17] находит девочку слишком маленькой для отведенной ей роли. Екатерина сразу же вдохновляется этими слухами и приглашает к себе Кампредона. Тому остается только подтвердить справедливость молвы. Тогда императрица, расчувствовавшись из-за участи бедняжки-инфанты, заявляет, что решение Регента неудивительно, ибо грех – безнаказанно играть со священной наивностью и чистой душой ребенка… Затем, опасаясь ненужного ей вмешательства присутствовавшего при разговоре Нарышкина, продолжила беседу на шведском языке. Воздав должные похвалы физическим и моральным достоинствам Елизаветы, она подчеркнула важность роли, которую могла бы сыграть на международной арене великая княгиня, если бы Россия породнилась семьями с Францией. Правда, Екатерина сразу не решилась высказать прямо тайных своих намерений и ограничилась тем, что с пророческим светом в глазах воскликнула: «Дружба и союз с королем Франции предпочтительнее для нас любого – с любым принцем мира!» А мечту – чтобы ее дорогая малютка Елизавета, эта красавица, стала королевой Франции – приберегала в глубине души. Но сколько же проблем во всех концах Европы можно было бы легко решить, согласись Людовик XV стать ее зятем! Если потребуется, пообещала она, невеста перейдет в католическую веру… Услышав это предложение, Кампредон просто-таки рассыпался в благодарностях и попросил отсрочки ответа, чтобы он мог довести сказанное императрицей до сведения высших инстанций. Меншиков, со своей стороны, наседал на посла, заверяя того, что умом и грацией Елизавета «достойна французского духа», что она «рождена для Франции» и что она ослепит Версаль с первого же появления при французском дворе. Убежденный, что Регент не осмелится на сопротивление столь веским аргументам, продиктованным искренней дружбой, он решился даже пойти дальше и предложил вдобавок к брачному союзу между Людовиком XV и царевной Елизаветой заключить еще один: между герцогом Бурбоном и Марией Лещинской, дочерью польского короля Станислава, ныне изгнанного в Виссембург. Изгнание его, все знали, временное, и на самом деле этот лишившийся короны монарх со дня на день снова взойдет на трон, если только Россия не найдет тому чересчур уж много препятствий.
Обмен тайными донесениями между канцеляриями двух дворов длился три месяца, но, к величайшему удивлению Екатерины, французская сторона никак не могла принять никакого решения. Даже и намека на него не вырисовывалось. Неужели она начала партию не с того хода? А может быть, нужны еще и какие-то другие уступки, какие-то иные обещания, чтобы сорвать этот крупный куш? Императрица все еще терялась в догадках, когда в сентябре 1725 года, словно гром с туманного петербургского неба, ее поразила новость: вопреки всем предположениям, Людовик XV собирается жениться… на той самой Марии Лещинской. На той самой ничтожной полячке, да к тому же двадцатидвухлетней, которую Российская императрица хотела предложить в подарок герцогу Бурбонскому! Вот это было оскорбление для царицы! Взбешенная, она поручила Меншикову выяснить причины подобного мезальянса. Тот отправился к Кампредону, и между ними состоялось совещание, похожее на совещание секундантов перед дуэлью. Загнанный в угол вопросами дипломат все искал способа сделать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, но преуспеть ему в этом неблагодарном занятии не удавалось. Он пустился в бессвязные объяснения, стал говорить о взаимной склонности обрученных, что было совсем уж неуместно, да и не слишком правдоподобно, а в конце концов объявил, что в королевском доме Франции хватает кандидатов, и прекрасная Елизавета могла бы выбрать среди них себе кого-то вместо короля. Некоторые принцы, намекнул он, представляют собой куда лучшую партию, чем монарх собственной персоной. Жадно вцепившись в кинутый ей спасательный круг, Екатерина, разочарованная в Людовике XV, решила переключиться на герцога де Шароле. На этот раз, думала она, осечки быть не может, поскольку ее не обвинят в том, что она нацелилась слишком высоко. Елизавета, которой было известно об этой торговле, между тем страдала от поруганной гордости и умоляла мать отказаться от неумеренных амбиций, позорящих их обеих. Но Екатерина не слушала, полагая, что она лучше кого бы то ни было знает, как сделать дочь счастливой. И ей был нанесен новый удар. В тот самый момент, когда императрица верила, что наконец-то поставила на ту лошадку, она столкнулась внезапно с самым унизительным из отказов. «Его светлость связал себя другим обязательством», – сообщил ей Кампредон любезно, но всем своим видом выражая крайнее огорчение. Вид отражал сущность: посол действительно был удручен многочисленными оскорблениями, которые наносились императрице его устами. Российский двор стал непереносим для Кампредона, он решил уйти в отставку, но его министр, граф де Морвиль, приказал оставаться на месте, избегая, с одной стороны, всяких разговоров о каком бы то ни было кандидате в женихи Елизаветы, а с другой – всякой попытки сближения Санкт-Петербурга с Веной. Ох, как тревожила эта двойная ответственность осторожного Кампредона! К тому же он перестал понимать зигзаги в политике собственной страны. Узнав, что Екатерина предложила Верховному тайному совету разорвать отношения с Францией, которая решительно ее не признает, и подготовить обидный для его родины оборонительный альянс с Австрией, которая была готова помогать России, что бы ни случилось, дипломат – разочарованный, раздосадованный, чувствуя себя одураченным и испытывая отвращение ко всему, – Кампредон затребовал паспорта и 31 марта 1726 года покинул берега Невы, чтобы никогда более сюда не вернуться.
