Однако не все получилось, как я замышлял. О беседе не могло быть и речи: летчики, вернувшись после боевого вылета, только успевали передохнуть — и снова в бой. Техники и механики напряженно готовили приземлившиеся самолеты к очередному заданию. Выход подсказал капитан И. В. Купенин, исполнявший обязанности командира полка. Он предложил провести беседу во время обеда в столовой. На том и порешили.
К встречам и беседам с бойцами и командирами, ко всем собраниям я привык тщательно готовиться, заранее обдумывать темы своих выступлений. Говорить с людьми старался ясным и четким языком, аргументированно, доходчиво, подкрепляя те или иные мысли положениями партийных документов, приказов и директив командования, Главного политического управления.
И тогда встреча состоялась — хотя накоротке, но вполне меня удовлетворившая. Я успел сказать то, что наметил, выслушал вопросы, просьбы. Помню, как летчик лейтенант Петр Вернигор задал вопрос, который в общем-то волновал многих. А поводом послужил случай, происшедший в полку перед самым началом войны.
За пять дней до нападения на нашу страну фашистской Германии из штаба ВВС Киевского Особого военного округа поступило распоряжение: со всех самолетов МиГ-3 снять крыльевые крупнокалиберные пулеметы, законсервировать их и сдать на склад базы.
— Почему в такой ответственный момент поступило такое странное распоряжение? — интересовался лейтенант. — Как могли допустить в округе ослабление огневой мощи самолетов в столь опасное время?
Я рассказал, что знал по поводу «разоружения» самолетов; подобное мероприятие проводилось тогда не только в их, но и в других частях. Снятые пулеметы предназначались к отправке на авиационные заводы для вооружения ими самолетов новых конструкций. Это вызывалось, очевидно, нехваткой пулеметов. Других сведений по этому вопросу у меня не было.
22 июня 1941 года приготовленные к отправке крыльевые пулеметы еще лежали на складе. Их по приказу командира дивизии генерала Демидова расконсервировали и снова установили на истребители. Не случайно в активе полка к концу июля уже значились 38 сбитых в воздушных боях вражеских самолетов, результативные штурмовки живой силы и техники противника...
— Ну а еще какие есть вопросы, просьбы? — спрашивал я пилотов. — В какой помощи со стороны командования дивизии нуждаетесь?
— Да ничего, — послышался голос, — жить и воевать можно.
И, вижу, поднялся юный лейтенант:
— Командир звена Тимохин.
— Слушаю вас.
— Товарищ батальонный комиссар, действительно, жить и воевать можно. Но почему все-таки наши войска отступают? Мы-то, летчики, в воздушных боях с фашистами не отступаем. Идем на врага, даже если у него явное преимущество. Их десять — нас трое, и мы атакуем. Мы погибаем или возвращаемся с победой. Я не знаю ни одного случая, чтобы наш летчик спасовал перед фашистским стервятником. Удирают всегда они, а не мы. Так почему же наземные войска не стоят насмерть, а все дальше и дальше откатываются в глубь страны? Где конец этому отступлению?
«Вот он, вопрос вопросов! Почему отступаем, когда остановимся?!» Тот же самый вопрос, какой и мы задавали своим преподавателям на курсах в Перхушкове. Не отсутствие элементарных, нормальных бытовых условий волнует пилота, не высказывает он и жалоб по поводу того, что испытывает изо дня в день неимоверное напряжение, недосыпает, не моется в бане, не получает вестей из дому. «Почему отступаем?» — вот его жалоба, крик души, самый главный сейчас жизненный вопрос...
Собрался я с мыслями и стал говорить о том, что какой-то одной или двух причин нашего отступления не существует. Причин много. Но глубоко и до конца разобраться в обстановке мы сможем еще не скоро. Очевидным было одно: гитлеровская клика готовилась к войне основательно, фашизм к сорок первому году поработил почти все европейские страны, за счет чего поднял на высокий уровень экономику, сумел одурманить свой народ и многих людей из завоеванных стран. Гитлер подло обманул Советское правительство, подписав, а затем нарушив договор о ненападении, коварно и внезапно бросил свои многочисленные, хорошо вымуштрованные дивизии на советские мирные города и села.
— А мы на данном историческом отрезке времени подготовиться к войне не успели. Гитлеровские войска оказались оснащенными техникой и вооружением лучше, чем мы, как в количественном, так и в качественном отношении, — говорил я и стал приводить примеры высокого мужества и героизма наших наземных войск.
Улетал я от авиаторов, когда уже стало смеркаться. Улетал с убеждением твердым — такие не подведут! И невольно подумалось: как-то ведь надо обобщить опыт наших героев, в которых так ярко проявляются бесстрашие, русская смекалка и удаль, преданность Отечеству. Да не только обобщить, но и добиться его широкой гласности — в листовках, на страницах дивизионной, армейской газет. И начал с того, что стал записывать отдельные эпизоды летной боевой страды в пылающем небе Украины. Он сохранился у меня, этот пожелтевший от времени фронтовой блокнот. Я приведу несколько строк из записей тех дней.
«...Группа штурмовиков подходила к цели, когда в самолет младшего лейтенанта П. Б. Зимина угодил зенитный снаряд. С поврежденным хвостовым оперением самолет мог разворачиваться с небольшим креном только вправо. Знаю по себе: когда самолет теряет управление, холодок недоброго предчувствия невольно прокрадывается к сердцу. И тут важно взять себя в руки, сосредоточить мысль, проявить все умение и хладнокровно принять самое верное в данной ситуации решение.
Летчик не растерялся — все внимание сосредоточил на управлении машиной, попробовал развернуться вправо и выйти напрямую. Получилось. И тогда, полный решительности, он направил машину к цели — на скопление вражеских танков. Точно отбомбился и возвратился на аэродром. В этом полете боевой товарищ Зимина — младший лейтенант Д. В. Манохин, дважды раненный, также не оставил строй и выполнил боевую задачу».
«...В момент взлета на боевой машине младшего лейтенанта Г. А. Буца отвалилась левая нога. Аварийная ситуация сложилась в самом начале полета. По всем инструкциям полагалось прекратить задание: набрать высоту и покинуть самолет, так как посадка на одно шасси грозит гибелью летчика. Пилот, однако, принял иное решение. Он продолжил полет — ушел за линию фронта, достиг цели, поразил ее и возвратился домой. Сделав круг над аэродромом, на виду у товарищей, наблюдающих полет, волнующихся за его исход, летчик Буц пошел на посадку. Самолет приземлился на одну ногу. В конце пробега он стал крениться набок, но скорость у него уже была погашена и, зацепив крылом землю, машина описала круг и остановилась.
