сионистами и арабским населением Палестины. Жаботинский признавал, что, подобно тому, как еврейский национализм стал импульсом, который невозможно погасить, точно так же и арабов нельзя будет заставить уйти с этой земли. При всем своем романтическом настрое Жаботинский, будучи реалистом, понимал, что хотя евреи в метафизическом и историческом плане имеют право считаться коренным населением, но такими же коренными жителями являются и арабы, для которых евреи всегда будут чужаками.
Каждый народ борется против колонизаторов, пока есть хоть искра надежды избавиться от колонизационной опасности. Так поступали и так будут поступать и палестинские арабы, пока есть хоть искра надежды.
Таким образом, указывал Жаботинский, надежды на возможность разрешения конфликта наивны и способны только ввести стороны в заблуждение:
…Наша колонизация или должна прекратиться, или должна продолжиться наперекор воле туземного населения. А поэтому она может продолжаться и развиваться только под защитой силы, независящей от местного населения, — железной стены, которую местное население не в силах прошибить. В этом и заключается наша арабская политика. Всё это не значит, что с палестинскими арабами немыслимо никакое соглашение. Невозможно только соглашение добровольное. Покуда есть у арабов хоть искра надежды избавиться от нас, они этой надежды не продадут ни за какие сладкие слова и ни за какие питательные бутерброды, именно потому, что они не сброд, а народ, хотя бы и отсталый, но живой.
Представляется в высшей степени важным правильно понять трезвые размышления Жаботинского о зарождающемся арабском национализме и не рассматривать их как повод для отказа от еврейских устремлений. Он отнюдь не проводил аналогию между евреями в Палестине и, скажем, англичанами в Индии. Ведь евреи в Палестине также были «коренным населением», и возвращались они на свою историческую родину. Жаботинский указывал, что это был конфликт не между коренными жителями и завоевателями, а между двумя группами коренного населения.
Британские власти хотели, чтобы в Палестине было тихо, и потому им был не нужен Жаботинский. Вот почему, когда он в 1930 году покинул Палестину для лекционного турне, ему сообщили, что в возвращении ему будет отказано. Остаток своих дней ему предстояло провести в изгнании, в диаспоре.
Вот когда Менахем Бегин, ученик выпускного класса, впервые услышал выступление Жаботинского. Зал был переполнен. Бегин, сидевший в оркестровой яме и стиснутый со всех сторон, был потрясен: «Ты сидишь там, внизу, и вдруг начинаешь ощущать, каждой клеточкой твоего тела, что ты поднимаешься, взмываешь вверх, все выше и выше… Ты становишься его единомышленником? Нет, более того. Ты принимаешь посвящение, он становится твоим идеалом, на все времена» [42]. Как сказал один из школьных друзей Бегина, с оттенком драматизма: «Жаботинский стал для него Богом» [43].
Бегин уже возглавил отделение Бейтара в Бресте и еженедельно выступал перед жителями города, призывая как бедных, так и обеспеченных евреев присоединиться к этому движению. После каждого выступления все больше молодых людей вступало в ряды Бейтара — Бегин, как вспоминал один из его слушателей, умел завораживать аудиторию. Он нередко начинал свои речи с цитат из Гете в оригинале, но затем всегда переходил на идиш, желая быть уверенным, что присутствующие в зале, в основном представители бедных слоев населения, полностью понимают все сказанное им. Как вспоминал один литовский еврей, у Бегина был «великий талант затрагивать самую душу штетла (еврейского местечка), говорить четко и ясно, без полутонов — и предлагать пути спасения. Полного и настоящего спасения!» [44].
В 1929 году Бегин присутствовал в еврейской школе на лекции, которую читал представитель ревизионистов Моше Штайнер. Бегин засыпал оратора вопросами, в числе которых был и такой: «Каким образом вы собираетесь стать большинством?» Штайнера настолько заинтересовали вопросы молодого человека, что он пригласил Бегина остаться после лекции для разговора [45].
Бегин, читавший статьи Жаботинского, заговорил со Штайнером о своем интересе к деятельности Бейтара. Чем больше Бегин узнавал об этой организации, тем больший интерес вызывала у него ее деятельность; все свое ораторское искусство он употреблял для того, чтобы убедить своих приятелей и соучеников вступить в ее ряды. Бегин был настолько увлечен Бейтаром, что — хотя это и могло показаться странным — носил коричневую форму Бейтара везде и всюду, не надевая ее только в школу. Его часто видели вместе с Абрамом Ставским, который был не только близким другом Бегина, но и в известном смысле его телохранителем. В возрасте шестнадцати лет Бегин был еще безбородым, слабого телосложения и сутулым [46]. Но, облачившись в форму, он, казалось, нашел дело жизни; можно сказать, что он обрел себя.
Давид Бен-Гурион, становившийся все более значимой фигурой в ишуве — еврейской общине Палестины (а в 1935 году избранный председателем исполкома Еврейского агентства и, таким образом, его официальным главой), с презрением относился к ревизионизму Жаботинского. Бен-Гурион был убежденным социалистом, тогда как Жаботинский отвергал социалистическую идею — хотя и включал жилье, пищу и образование в число пяти элементов того, что он называл достойным обществом. Бен-Гурион был меньшим пацифистом, чем Вейцман, но в годы Первой мировой войны он выступал против создания Еврейского легиона, утверждая, что евреи Палестины должны хранить лояльность Османской империи, а не Британской. Впрочем, когда стало очевидным, что поражение Османской империи неизбежно, Бен-Гурион сменил свою точку зрения и поддержал, пусть и не без колебаний, план Жаботинского [47].
Жаботинский, со своей стороны, с негодованием относился к тому, что сионистское рабочее движение во главе с Бен-Гурионом монополизировало Керен Аесод (Основной фонд), главный финансовый орган Всемирной сионистской организации и Еврейского агентства. На карту были поставлены не только идеологические расхождения между «капиталистом» Жаботинским и социалистом Бен-Гурионом, но также и власть. Бен-Гурион крепко держал власть в своих руках и делал все от него зависящее, чтобы ревизионисты не посягнули на гегемонию сионистского рабочего движения [48].
Расхождения между ветвями сионистского движения в значительной степени усугубились, когда в июне 1933 года Хаим Арлозоров, видный деятель сионистского Рабочего движения, отправился в Германию для переговоров с властями Третьего рейха. Он вез следующее предложение: нацисты позволяют евреям Германии эмигрировать в Палестину с частью своего имущества; остальная часть денежных средств будет переведена немцам, которые на эти деньги закупят и переправят в Палестину сырьевые материалы. Евреи будут спасены, немцы получат рынок для экспорта, а Палестина получит сырье, в котором она так нуждается. Однако переговоры с нацистами, даже в 1933 году, были более чем проблематичным делом.
Через несколько дней после возвращения Арлозорова в Палестину он был застрелен на тель-авивском пляже. Социалисты
