Умысел на цареубийство и на перемену правления у членов кружка Каховского, конечно, был, однако называть их предшественниками декабристов нельзя. И не только потому, что нет на то оснований, а потому что это просто глупо. Их не устраивал бесноватый государь и его правление, а не монархия. Об этом мы еще поговорим. А сейчас о «самом непримиримом» из заговорщиков, как его квалифицировали советские летописцы революционного движения.
Таковым, утверждают историки, был П.С. Дехтерёв, призывавший к немедленному выступлению. Против кого? Против Павла I, естественно. Этот «радикально» настроенный полковник водил по кабакам, улицам и разводам крепостного человека знакомой помещицы Никифора Ерофеева, явно слабого умом, и заставлял его уморительно изображать и без того комичного императора{42}.
Во время обыска на квартире у братьев Петра и Павла Киндяковых были изъяты золотые табакерки с портретами Валерьяна и Платона Зубовых, что как бы свидетельствовало о связях дорогобужских заговорщиков со столичными противниками императора, готовившими его убийство.
А братьев Зубовых даже советские историки не отважились назвать предшественниками декабристов.
Об умонастроении членов кружка Александра Михайловича Каховского поведал нам Федор Иванович Линденер:
«Вольные, или паче сказать дерзкие рассуждения о правлении, о налогах, о военной строгости… публичное чтение… запрещенных книг, как-то Гельвеция, Монтескье… и прочих таковых книг, развращающих слабые умы и поселяющих дух вольности, хвалу Французской республики… все сие чтение и истолкование при офицерах… доказывают дух неудовольствия противу правления»{43}.
Павел I понял, что поступил слишком опрометчиво, прекратив следствие по дорогобужскому делу. Ознакомившись с донесением Линденера, император приказал арестовать Ермолова и доставить его в Петербург. Не чувствуя за собой вины, молодой человек ехал в столицу с радостью. Он вспоминал позднее:
«Вызванный по желанию государя… питающий чувства совершеннейшей преданности, я допускал самые обольщающие мечтания и видел перед собой блистательную будущность. Перед глазами было быстрое возвышение людей неизвестных и даже многих, оправдывающих свое ничтожество, и меня увлекли надежды!»{44}
На допросе Павел I топал ногами и кричал:
— Ты брат Каховского! Вы оба из одного гнезда и одного духа! — и приказал определить Ермолова в Петропавловскую крепость.
Подполковник Каховский, участник штурмов Измаила и Праги, убеждал Суворова, адъютантом которого был, взбунтовать войска против Павла I, насаждавшего прусские порядки в русской армии.
— Удивляюсь вам, граф, как вы, боготворимый войсками, имея такие силы и такое влияние на умы русских, — возмущался Александр Михайлович, — соглашаетесь повиноваться Павлу.
Суворов подпрыгнул и, крестя рот Каховскому, зашептал:
— Молчи, молчи, не могу. Кровь сограждан!
Об этом разговоре между Суворовым и Каховским рассказал на склоне лет сам А.П. Ермолов. Он подтверждается также и показаниями на следствии по делу о «смоленском заговоре» капитана B.C. Кряжева{45}.
Влияние A.M. Каховского на А.П. Ермолова было чрезвычайно велико. Родственник того и другого М.Н. Похвиснев вспоминал:
«Алексей Петрович отзывался о своем старшем брате не иначе как с особенным уважением и любовью. Он высоко ценил его ум и привлекательные свойства души. “Брат Александр, — говорил он, — во всем выше меня!”»{46}
Ермолова заключили в камеру № 9 Алексеевскою равелина. Позднее он вспоминал:
«В равелине ничего не происходит подобного описываемым ужасам инквизиции, но, конечно, многое заимствовано из сего благодетельного и человеколюбивого установления. Спокойствие ограждается могильною тишиною, совершенным безмолвием двух недремлющих сторожей, почти неразлучных. Охранение здоровья заключается в постоянной заботливости не обременять желудка ни лакомством пищи, ни излишним ее количеством. Жилища освещаются неугасимою сальною свечою, опущенною в жестяную с водою трубку. Различный бой барабана при утренней и вечерней заре служит исчислением времени; но когда он бывает не довольно внятным, поверка производится в коридоре, который освещен дневным светом и солнцем, незнакомыми в преисподней»{47}.
Вскоре после прибытия в Петербург узника девятой камеры вызвал на допрос генерал-прокурор Петр Васильевич Лопухин и приказал ему ответить письменно на поставленные вопросы, ничего не утаивая. Все они касались того злополучного письма от 13 мая 1797 года, найденного в бумагах Александра Михайловича Каховского.
Ответы А.П. Ермолова на вопросы следствия:
«…О письме на имя брата моего Каховского… покорно объясняю, что оное точно писал я и признаю произведением безрассудной моей дерзости и минутного на то время ослабления разума, повергнувшего меня в такое преступление, кое выше всякого снисхождения. Нет такого наказания, коего я бы не заслуживал и не считал справедливым. Но должен сказать, что писал я к моему брату единственный раз, и письмо то с деяниями моими по службе не имело никакого сходства, ибо я оную всегда выполнял со всевозможным усердием и рвением, начальникам повиновался беспрекословно, что каждый из них может подтвердить,
В следствие сообщения генерал-лейтенанта Линденера… по всевысочайшему Его Императорского Величества повелению был я арестован и бумаги мои без изъятия все по строгом обыске взяты, в коих ничего противного и дерзкого не найдено, что подтверждает истину вышесказанного: переписки с братом я уже не имел и преступления его от меня совершенно сокровенны.
По милосердию Его Императорского Величества и, без сомнения, по презрению оной глупости моей объявлено было мне всемилостивейшее прощение… Но в Несвиже генералом Эйлером я был снова арестован и прислан сюда.
Я не могу вновь никакого открытия сделать, как повторить… прежние показания. Всеподданнейше прошу продолжить мне дарованное Высочайшее милосердие, обещаю заслужить оное ревностью к службе, в которой жертвовать всегда готов жизнью.
От артиллерии подполковник и кавалер
Ермолов»{48}.
Знаменитый генерал, хотя и не нашел в своих обширных записках места для подробных воспоминаний о годах «революционной» молодости, однако же в устных рассказах иногда возвращался к событиям давно ушедшим в прошлое, а двоюродный брат его, Денис Васильевич Давыдов, заносил услышанное на бумагу. В результате на страницах прозы поэта-партизана появились «Анекдоты о разных лицах, преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове». А из них кое-что проясняется…
